Назад Вперёд

Внимание! Предварительный просмотр слайдов используется исключительно в ознакомительных целях и может не давать представления о всех возможностях презентации. Если вас заинтересовала данная работа, пожалуйста, загрузите полную версию.

Цели:

• дать понятие новым терминам: «демография», «демографический кризис», «демографический взрыв»; определить проблемы численности населения, научить читать и анализировать графики, устанавливать по ним изменение численности и естественного движения населения России;
• развивать аналитические способности, логическое мышление;
• воспитывать самостоятельность в постижении основ наук.

Оснащение: карта России, карты атласа, таблицы, графики.

Ход урока

Знакомство с новым материалом.

На доске:

НОВЫЕ ТЕРМИНЫ : «демография», «демографический кризис», «демографический взрыв», «демографическое эхо войны».

План:

1. Значение географии населения.
2. Численность населения России.
3. Демографические кризисы в России.
4. Сколько всего людей потеряла Россия вследствие демографических кризисов XX в.?
5. Прогноз численности населения России и развитых стран.

Ход урока

I. Значение географии населения.

Вводное слово учителя.

Вы уже познакомились с природой России, которую изучает физическая география. Теперь мы начнем знакомиться с населением и хозяйством нашей страны, которые изучает социально-экономическая география.

Эти два «крыла» географии вовсе не отделены друг от друга непроницаемой стеной. Вы уже знаете, что природа нашей страны сильно изменена человеком. С другой стороны, человек приспосабливается к природе, учитывает ее особенности, заселяя прежде всего наиболее благоприятные для жизни районы, выбирая из многих вариантов ведения хозяйства те, которые возможны и эффективны в конкретных условиях каждой территории.

Население территории – связующее звено между ее природой и хозяйством. Изучение географии населения России подготовит вас к пониманию географии хозяйства нашей страны (чем вы будете заниматься уже в 9 классе).

Велико значение географии населения для выработки государственной региональной политики, то есть определения того, как государство должно регулировать развитие различных территорий нашей страны. Нужно ли заселять Крайний Север России? Следует ли стимулировать миграцию населения в Сибирь? Надо ли ограничивать рост крупнейших городов? Эти и многие другие вопросы помогает решать география населения.

Каждый из нас постоянно общается с другими людьми, очень разными по возрасту, имеющими различное образование, различную национальность, исповедующими различные религии или атеистами. И ведут себя все эти люди также по-разному. Рассмотрим ряд примеров.

Представьте себе коммерсанта, который дешево купил партию свиной тушенки, надеясь выгодно продать ее в сельской местности Башкирии. Как вы думаете, будет ли ему сопутствовать удача?

Автобус с туристами остановился на берегу бурной горной реки вблизи кавказского селения. «Отдохните, пока я договорюсь об обеде», – сказал инструктор. День был солнечный, и туристам захотелось позагорать. Вскоре берег был усеян загорающими девушками в купальниках и парнями в плавках. Но тут раздался крик возмущенного инструктора: «Немедленно всем одеться!»

Чем он был так возмущен? Почему? Чтобы ответить на подобные вопросы, как раз и необходимо знание географии населения.

География населения отвечает на три главных вопроса – где живут люди, кто они и как они живут. (Слайд 3)

Демография-наука, изучающая проблемы народонаселения и его воспроизводство. (Слайд 4)

Работа с рисунком 196, с. 235. На рисунке показаны разделы географии населения, с которыми предстоит познакомиться учащимся. (Слайд 5)

II. Численность населения России.

Население России на 1 января 2001 года составило 145 млн человек. Точные сведения даёт перепись населения, которая проводится в России один раз в 10 лет. По числу жителей Россия занимает 7-е место в мире после: Китая – 1300 млн, Индии – 1000 млн, США – 270 млн, Индонезии – 212 млн, Бразилии – 160 млн, Пакистана – 147 млн.

(Слайды 7-8)

Задание 1 . Изобразить в тетради численность населения первой семёрки стран в виде диаграммы или графика. Либо проставить численность населения стран и название на готовых диаграммах.

Задание 2. Проанализировать численность населения на территории России в XVIII-XX вв. (по рис. 197, с. 237). Отметить резкое изменение численности, объяснить причину; выделить отрезок спада, объяснить причину. (Слайды 9-10)

Выполнение практической работы

Работа с каждым из графиков состоит из двух этапов:

1. чтение графика (устная часть работы);
2. анализ графика (данные анализа записываются в тетрадь).

Работа с рисунком «Численность населения на территории России в XVIII-XX вв.».

Чтение графика.
а) Что отмечено на горизонтальной оси?
б) Что отмечено на вертикальной оси?
в) Сопоставьте показатели по горизонтали и по вертикали, проследите за линией, отражающей изменение численности населения.

Письменный анализ графика.
а) Проанализируйте изменение численности населения России начиная с 1700 г. с интервалом в 50 лет.
б) В какие годы кривая, показывающая изменение численности населения России, резко изменяла свой ход? Какие события в нашей стране и мире повлияли на рост или уменьшение численности населения с 1900 по 1950 г.?
в) Обратите внимание, что с 1990 г. в России начался демографический кризис и наблюдается сокращение численности населения. Определите численность населения России на 2004 и на 2002г. г. по данным таблицы 11 приложений к учебнику. Стр.304 и стр.299

Население России на 1 января 2004 г. оценивалось примерно в 144,2 млн чел. Точные сведения дает перепись населения, которая обычно проводится в России один раз в 10 лет.С ХII в. Проводились переписи подворные, а затем подушные называемые «ревизиями».

Первая всеобщая перепись населения Российской империи была проведена в 1897 г. В Советском Союзе проведено семь переписей (1926, 1937, 1939, 1959, 1970, 1979 г. и последняя в 1989 г.). До последних лет не были известны данные переписи 1937 г., так как она дала неугодные сталинскому режиму данные о крупных людских потерях в результате насильственной коллективизации начала 30-х годов и репрессий .

Население СССР и России (в млн человек)
Годы	СССР	Россия
1926	147	92,7
1937	162	104
1939	190,7	108,4
1959	208,8	117,5
1970	241,7	130,1
1979	262,1	137,4
1989	285,7	147

Последняя перепись в России проводилась по состоянию на 0 часов 9 октября 2002 г. Счетчики в течение недели после этого срока совершили почти сплошной обход всех жилых помещений и записали каждого жителя страны: его возраст, пол, национальность, гражданство, образование и многое другое. Поэтому мы довольно точно знаем, сколько россиян было 9 октября 2002 г. – 145,2 млн человек.

В Вологодской области 1987 г. – 1 млн. 508 тыс., 2002 г. – 1 млн. 270 тыс., 2004 г. –?

С 1989 г по 2002 г. численность уменьшилась на 6,5 %. В Череповце проживает 323,5 тыс чел. (Смотрите стр. 236 приложение 16, стр.233 приложение 13.)

Вывод: Численность населения России с 1990 года стала падать. А естественный прирост с 1991 года стал отрицательным

Вопрос: Каковы причины снижения численности населения России?

III. Демографические кризисы в России.

Запись в тетрадь

Демографический кризис – резкое снижение численности населения. (Слайд 12)

Россия находится в состоянии демографического кризиса, т. е. снижения численности населения. Определим причины демографических кризисов:

1. Революции, войны;
2. Эпидемии;
3. Голод.

Запись в тетрадь (Слайд 13)

1-й демографический кризис отмечен с 1914 года (1 мировая война, затем революция, голод в 1921-1922 гг.; эмиграция из России).

Потери составили по разным оценкам от 12-18 млн. человек.

2-й демографический кризис определили свертывание НЭПа, индустриализация, коллективизация, репрессии и голод (засуха)1933-34 гг.

Потери от 5- 5,5 млн. человек. (Слайд 14)

3-й демографический кризис был в годы Великой Отечественной войны.

Потери 18 млн. человек, а с учетом снижения рождаемости от 21-27 млн.человек. (Слайд 15)

4-й демографический кризис, начавшийся в начале 90-х годов, имеет несколько причин: снижение рождаемости связано с экономическим кризисом в стране. (Инфляция, рост цен, неуверенность в завтрашнем дне, неблагоприятная экологическая ситуация). Особенно значительное снижение рождаемости наблюдалось в крупных городах. (Слайд 16)

Запись в тетрадь (Слайд 17)

Население увеличивается или уменьшается по определённым причинам; наблюдаются демографические кризисы и взрывы.

Демографический взрыв – резкое повышение численности населения. (Слайд 18)

Естественный прирост населения – когда рождаемость превышает смертность: (Слайд 19)

ЕП =Р > С. (ЕП=Р-С)

Естественная убыль населения – когда смертность превышает рождаемость: ЕУ =С > Р.

Рождаемость – количество родившихся за год на 1000 жителей.

Смертность – количество умерших за год на 1000 жителей.

Задание 3.

Познакомьтесь с графиком на с. 238 рис. 198, текстом последнего пункта параграфа 43.

Сколько всего людей потеряла Россия вследствие демографических кризисов ХХв.?

Ответьте на вопросы по графику. (Слайд 21)

При изучении данного графика обратите внимание на то, что, в отличие от рисунка 197, временной интервал на оси абсцисс составляет не 50, а 20 лет.

Определите, когда начался резкий разрыв в показателях фактической и возможной (гипотетической) численности населения России.

2. Как художественными средствами на графике отражена демографическая трагедия страны?

Рис. 198. Фактическая и гипотетическая (при отсутствии демографических кризисов) численность населения на современной территории России (1900-2000)

IV. Сколько всего людей потеряла Россия вследствие демографических кризисов XX в.?

Чтобы оценить это, надо не только суммировать уже приведенные цифры, но и рассчитать более отдаленные последствия демографических потерь.

В годы Великой Отечественной войны число родившихся было почти вдвое меньшим, чем в предыдущие годы. Спустя 20-25 лет, в конце 1960-х гг.,родившиеся в годы войны вступили в брачный возраст, но число молодых семей было гораздо меньшим, как и число родившихся. Здесь проявилось «демографическое эхо войны». Еще через 20-25 лет, в начале 1990-х гг, ситуация повторилась («второе эхо войны»).

Демографы рассчитали, что при «нормальном» демографическом развитии, то есть без потерь от войн, голода, отъезда из страны и репрессий, численность населения России к 1995 г. составила бы около 270 млн человек (вместо 148 млн фактически) (рис. 198). Это означает, что с лица Земли исчезла страна, число жителей которой составило бы 122 млн человек – как в современной Японии! Такова оказалась для России цена войн и социальных потрясений. (Слайд 24)

V. Прогноз численности населения России и развитых стран.

Прогноз численности населения России и развитых стран, млн. чел. (Слайд 25)

Страна	Численность населения: реальная (1995) и прогнозируемая
	1995	2010	2020	2025
Россия	148,3	155,4	153	153
Япония	125,7	129,0	126	126
Германия	81,7	82,8	82,4	76
Франция	58,1	61,1	61,7	64
Великобритания	58,6	59	60	62
Италия	57,7	59	57,8	54
США	263,2	300,8	326,3	338

Повторение

VI. Итог урока.

Таким образом, со времён образования Российского государства происходило увеличение территории и продвижение населения в зоне приращения. На численность населения влияют демографические кризисы и взрывы. В XX веке Россия понесла самые страшные людские потери за всю свою тысячелетнюю историю. Войны, голод и эпидемии, репрессии против целых классов, сословий и народов – всё это вместе взятое уменьшило возможное число жителей России почти вдвое.

В XX в. Россия понесла самые страшные людские потери за всю свою тысячелетнюю историю. Войны с внешними врагами и россиян друг с другом (Гражданская война), голод и эпидемии, репрессии против целых классов, сословий и народов – все это вместе взятое уменьшило возможное число жителей России почти вдвое. Это были не просто количественные, но и качественные потери. В войнах, конфликтах, репрессиях гибнет цвет нации – самые яркие, выдающиеся личности, храбрые и самоотверженные, активные и самостоятельно мыслящие. Помня об этом, нужно не допускать новых потрясений и потерь и прежде всего беречь людей главное богатство России.

Домашнее задание: § 43стр.221-224; задание №3 выполнить письменно в тетради. Составить родословную.

Выше мы определили демографические потери России вследствие демографических катастроф первой половины ХХ века, накопленные к 1954 году, в 76,4 млн. человек. Кроме того, кризис смертности последней трети минувшего столетия обусловил новые демографические потери - по нашей оценке, 14,2 млн. человек. Однако для того чтобы определить общие демографические потери за столетие, недостаточно суммировать эти две цифры.

Истинные потери во второй половине столетия зависели не только от того, что происходило после 1954 года, но и от наследия, доставшегося от первой половины века. Возникшие тогда провалы отразились и на уже достигнутой численности, и на возрастной пирамиде населения - ее изрезанность предопределяла новые колебания динамики численности населения даже при плавной закономерной эволюции рождаемости и смертности.

Поэтому при определении общих демографических потерь за сто лет надо сопоставить фактическую динамику численности населения России после 1954 года с такой ее гипотетической динамикой, которая элиминировала бы колебания, заданные недавним катастрофическим развитием, и одновременно учитывала бы вероятность более низкой смертности в 1966-2000 годах в соответствии с гипотезой, принятой при оценке потерь вследствие кризиса смертности (см. предыдущий параграф). Такое сопоставление представлено в таблице 19.13, которая служит продолжением таблицы 19.10, и на рисунке 19.10.

Таблица 19.13. Фактическая и гипотетическая численность населения и накопленные демографические потери России, 1954-2000, млн. человек

	Численность населения			Накопленные потери
	Факти- ческая			При отсутствии катастроф и фактической смертности	При отсутствии катастроф и снижении смертности

Рисунок 19.10. Гипотетическая численность населения России при отсутствии потерь вследствие демографических катастроф первой половины и кризиса смертности последней трети ХХ века в сравнении в фактической численностью, 1900-2000, млн. человек

Как следует из таблицы 19.13, если бы России удалось избежать демографических катастроф первой половины ХХ века, то, при прочих равных условиях, к концу столетия ее население могло быть почти на 113 млн. человек больше, чем оно было в действительности. А если бы к тому же еще удалось добиться характерного для других стран снижения смертности в последней трети минувшего века, то это превышение составило бы почти 137 млн. человек.

Конечно, подобные оценки всегда условны, и, вероятно, их не следует понимать буквально. Но общее представление о «демографической цене», в которую обошелся России ее ХХ век, они дают.

Примечания

Под общими демографическими потерями обычно понимают вызванное пертурбационными обстоятельствами сокращение численности населения по сравнению с той его численностью, которая имела бы место при отсутствии пертурбаций. При этом учитывается как избыточная (по сравнению с «нормальной») убыль населения вследствие смертности и миграции - в этом случае говорят о людских потерях, так и число несостоявшихся рождений. Представляется логичным отнести к категории потерь также и людские потери от высокой смертности в последней трети ХХ веке.

Это - самая высокая из имеющихся оценок. Вскоре после окончания голода говорили о 33,5 млн. и даже о более, чем 40 млн. в РСФСР и на Украине (Бухман 1923: 88). Современные российские исследователи полагают, что численность населения пораженных голодом районов в РСФСР и на Украине «доходила до 35 млн. человек» (Население России в ХХ веке 2000: 131). Но голод затронул также закавказские республики и некоторые районы Средней Азии.

В оценке числа голодающих тоже имеются значительные разночтения. М. Калинин на Девятом съезде советов в 1921 году говорил о 27-28 млн. голодающих (не менее 22 млн. по данным Центральной комиссии помощи голодающим и еще 5 млн. человек, близких к голоду). Авторы «Населения России в ХХ веке» полагают, что эту «широко распространенную в литературе цифру... следует признать завышенной» (Население России в ХХ веке 2000: 131).

«С 1925 по 1917 год число смертных приговоров, вынесенных судами дореволюционной России (включая военные суды) по так называемым «политическим преступлениям» достигло за 92 года цифры 6360, при максимуме в 1310 приговоренных к смерти в 1906 году, в первый год реакции после революции 1905 года» (Верт 1999: 100).

«Современная американская буржуазная пресса подорвала к себе доверие полностью. Вот тот враг, которому служат два миллиона русских эмигрантов за границей из среды помещиков и капиталистов» (Ленин XXXII: 246).

Как писал известный австралийский исследователь С. Уиткрофт, многие годы занимавшийся проблемой демографических потерь от голода в СССР, он долгое время был уверен, что потери от голода 1932-1933 годов были меньшими, чем от голода 1921-1922 годов, но когда открылись архивы, вынужден был изменить свое мнение (Wheatcroft 1990: 358).

В качестве примера можно привести собранные в опубликованном в США трехтомнике свидетельства очевидцев, переживших голод 1932-1933 годов на Украине (Oral History Project 1990).

Надо было обладать совершенно извращенным сознанием, чтобы дать этой цифре следующее истолкование: «Около 845 тысяч - таковы масштабы так называемых необоснованных репрессий» (Хорев 1992). Вообще, как только хоть какая-то информация о массовых незаконных репрессиях стала появляться на страницах общедоступной прессы, обнаружилось множество пытавшихся заглушить ее борцов за правду и обличителей лжи. «Солженицын писал со слов других, т.е., как говорят, с лагерных анекдотов. Анекдотом же обычно называют вранье» (Дугин, Малыгин 1991: 66), - такие и подобные комментарии содержала одна из первых статей, анализировавших якобы подлинные документы «органов» о репрессиях. Авторы статьи продемонстрировали знание не только этих документов, но и различных оценок числа репрессированных, публиковавшихся на Западе с 20-х годов, но никогда не доступных советскому читателю, - создается впечатление, что они пользовались коллекцией публикаций, хранившейся в том же «спецхране», из которого и до сих пор не удается извлечь полных достоверных сведений о том, что же происходило на самом деле.

Постановление ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года с невинным названием «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» в категорической форме требовало «применять в качестве меры судебной репрессии за хищение грузов на железнодорожном и водном транспорте... за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества... высшую меру социальной защиты расстрел с конфискацией всего имущества, с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией имущества» и запрещало применять амнистию к преступникам, осужденным по таким делам. А дабы местные власти не считали какие-либо нарушения слишком незначительными, чтобы за них расстреливать, верховная власть все время давала дополнительные разъяснения.«В целях борьбы с хищением свеклы во время копки и сбора... в отношении лиц, расхищающих свеклу, применять постановление Центрального Исполнительного комитета и Совета народных комиссаров Союза ССР от 7 августа 1932 г.» (Постановление СНК СССР от 17 сентября 1932 года). «Применять к лицам, уличенным в саботаже сельскохозяйственных работ, краже семян во вредительском преуменьшении норм высева, вредительской работе по пахоте и севу, ведущей к порче полей и снижению урожая, в умышленной поломке тракторов и машин, в уничтожении лошадей, - как к расхитителям колхозной собственности постановление от 7 августа 1932 года» (Постановление ЦИК СССР от 30 января 1933 года; цит. по: Максудов 1989: 292-293).

Он был подготовлен во исполнение решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 2 июля 1937 года, в котором органам НКВД предлагалось «взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки».

Источник этих данных - справка МВД СССР, направленная Г. Маленкову и Н. Хрущеву 5 января 1954 года.

Справка за подписью генерального прокурора, министров внутренних дел и юстиции, представленная Н. Хрущеву в феврале 1954 года. Отношение исследователей к этой записке разнится. В. Земсков почтительно называет ее «официальным государственным документом» (Земсков 1991а, 6: 13). Антонов-Овсеенко же без всякой почтительности утверждает, что «в начале 1954-го, когда лубянские летописцы сочиняли эту докладную, партийные верхи еще не отошли от сталинского гипноза» (Антонов-Овсеенко 1996: 4). Общее число осужденных в этой справке (3 777 380) и в сообщении КГБ (3 778 234) практически совпадает, но только в первом случае относится к 1921-1953 годам, а во втором - к 1930-1953-му. Такие «мелкие» расхождения в официальных данных встречаются на каждом шагу.

В 1988 году в Белоруссии появилась публикация, в которой говорилось об обнаружении в урочище Куропаты на окраине Минска тайного захоронения, в котором якобы находились останки более 200 тыс. расстрелянных. Была создана правительственная комиссия, которая пришла к выводу, что в 1937-1941 годах в лесном массиве Куропаты органами НКВД производились массовые расстрелы советских граждан. Подводя итоги проведенного расследования, представители генеральной прокуратуры Белорусской ССР сообщили, что в Куропатах «покоится не менее 30 тысяч граждан», в 1989 году правительство Белорусской ССР приняло постановление «Об увековечивании памяти жертв массовых репрессий 1937-1941 годов в лесном массиве Куропаты». Позднее было проведено еще несколько расследований с неясными результатами, было поставлено под сомнение число захороненных (называлась цифра 7 тыс.), и одновременно в разных изданиях стала усиленно разрабатываться версия, согласно которой на самом деле в Куропатах были обнаружены жертвы немецких расстрелов времен войны (типичный пример - публикация газеты «Завтра» [Ростиков 2000]). Напомним, однако, что в 1942-1945 годах в СССР действовала Чрезвычайная государственная комиссия (ЧГК) по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков, имевшая свои отделения в каждой республике и в каждой области. Она расследовала все факты таких злодеяний по горячим следам, сразу после освобождения оккупированных территорий, скрупулезно собирала сведения, основанные на опросах свидетелей, допросах пленных, эксгумации захоронений и т.д. Могла ли она не заметить место массовых немецких расстрелов на окраине Минска, даже если расстрелянных было «всего» 7 тыс.? Если бы это действительно было так, можно было бы полностью перечеркнуть все результаты работы этой комиссии.

Эта цифра часто повторяется. См., например: Антонов-Овсиенко 1996: 5.

В 1947 году смертная казнь в СССР была ненадолго отменена, нарушение нового указа каралось лишением свободы на срок от 5 до 25 лет. «В суды было направлено секретное распоряжение, гласящее, что действующая мера наказания за мелкие хищения с места работы (лишение свободы сроком на 1 год) отменяется, и такого рода нарушители теперь тоже подпадают под Указ от 4 июня 1947 года» (Верт 1999: 229).

В таблице использованы данные из работы В. Земскова (Земсков 1999). Согласно другим данным, число тюремных заключенных составило в 1939 году - 350 538 человек, в 1940-м - 190 266, в 1941-м - 487 739, в 1942-м - 277 992, в 1943-м - 235 313, в 1944-м - 155 213, в 1945-м - 279 969, в 1946-м - 261 500, в 1947-м - 306 163, в 1948-м - 275 850 (Getty, Trittersporn, Zemskov 1993b).

У советской репрессивной системы есть адвокаты, и они приводят совсем другие цифры. «Со времени окончания гражданской войны вплоть до смерти И.В. Сталина, т.е. за 33 года, общее количество репрессированных составило 3,8-4 млн. человек» (Рыбаковский 2003: 41). Что ж, пока существует римское право, даже маньяки - серийные убийцы имеют право на защитника. В действительности только число погибших в сталинской репрессивной машине, видимо, было больше 4 млн.

«В январе 1937 г. для учета в переписи населения НКВД СССР сообщило статистической службе, что по контингенту «А» числится 263 466 человек, а по контингентам «Б» и «В» - 2 389 570 человек» (Цаплин 1991: 163).

О не очень большой надежности гулаговских документов говорит и исследование В. Цаплина. Он отмечает, что по данным отчетов «количество заключенных по группам «Б», «В» и «Г» почти такое же, как и по группе «А» [группа «А» - заключенные, используемые в основном производстве, остальные - занятые в хозяйствах, не отнесенных к основному производству, не работающие и т.п.]. Такое соотношение мало вероятно. Скорее всего, что-то преднамеренно остается в тени» (Цаплин 1991: 158). «В отчете об использовании труда заключенных в 1939 году сообщается, что в системе УЖДС [Управления железнодорожного строительства] на начало года их имелось 94 773, а на конец года - 69 569. Отработали заключенные, как отмечается в том же отчете, 135 148 918 человеко-дней. Подобное сочетание невозможно, так как если бы в течение года каждый день без выходных трудилось 94 тыс. человек, то количество отработанных ими дней составило бы лишь 34 310 (94 тыс. на 365)» (Там же, 160).

«На начало 1938 г. в лагерях Дальстроя было 83 855 заключенных. В 1938 г. «план завоза заключенных был увеличен на 10 тыс. чел. Таким образом, план составил 71 тыс. чел.». В 1938 году судами из Владивостока было перевезено 73 368 пассажиров, а везли на Дальстрой преимущественно заключенных. Если контингент заключенных пополнился на 73 тыс. человек, то на конец года их было бы 157 тыс., но в действительности оказалось 117 630 человек. Произошла убыль на 39 370 человек, или более, чем на 25%. Куда же девались эти люди?.. К исходу 1938 г. на Дальстрое числилось 117 630 заключенных. В 1939 г. было завезено 70 953 человека и «фактически освобождено» (так в документе. - В.Ц. ) 26 176 заключенных. Следовательно, количество заключенных должно было бы увеличиться почти на 45 тыс. и составлять примерно 162 630 человек. Однако в действительности среднесписочная численность заключенных по Дальстрою в 1939 г. определяется в 121 915 человек. Следовательно, убыло почти 41 тыс. заключенных, то есть более 25% их возможного общего количества» (Цаплин 1991: 161). А согласно «точной информации» В. Земскова, во всех лагерях СССР в 1939 году умерло 50,5 тыс. человек. Надежна ли эта цифра? По оценке В. Цаплина, изучавшего финансовую отчетность об использовании труда заключенных за 1939 год, наиболее полно представленный в документах, «через лагеря, колонии, тюрьмы и другие места заключения в 1939 г. прошло 2103 тыс. человек. Из них погибло не менее 525 тыс. человек» (Там же, 161). Но, конечно, и эту оценку нельзя принимать на веру.

К примеру, гулаговский начальник, совершавший летом 1931 года инспекционную поездку в одном из районов Нарымского края, сообщал, что «смертность на отдельных участках, преимущественно детей, в момент моего нахождения, была 10-35 человек в сутки. В данное время ориентировочно цифру смертности можно исчислять около 1000 человек» (Красильников 2003: 165).

Подобные оценки оспариваются. В. Земсков, возражая С. Максудову, клеймит «грандиозный миф о якобы колоссальных потерях депортированных во время транспортировки»: «Г-н Максудов должен усвоить как аксиому, что если было выселено 194,1 тыс. крымских татар, то в места высылки поступило из них не менее 193,8 тыс. Смертность при транспортировке составляла, как правило, от 0,1 до 0,2%» (Земсков 1985). В. Земсков верит в известные ему документы, но документ - это не обязательно справка, составленная чиновником из «органов». Вот одно из свидетельств людей, переживших депортацию крымских татар: «В накрепко закрытых вагонах люди умирали, как мухи, от голода и недостатка воздуха: нам не давали ни пить, ни есть... Когда, наконец, открыли двери посреди казахстанской степи, то дали военный паек, не давая пить, приказали выбросить трупы прямо возле железнодорожного пути и не дали их закопать, после чего мы снова отравились в путь» (Верт 1999: 219). «Аксиоматические» 0,2% - это месячная норма смертности населения России в предвоенном 1940 году. И мы должны поверить, что такой же и даже более низкой она была в этих страшных эшелонах, наполненных стариками и женщинами с детьми?

Об обстановке, в которой проходили депортации, говорит чудовищная история сожжения заживо 705 запертых в конюшне жителей высокогорного чеченского аула Хайбах 23 февраля 1944 года (Гаев, Хадисов, Чагаева 1994). До трагедии в Орадур-сюр-Глан, где погибло 642 человека, оставалось немногим больше трех месяцев, но все же мы были первыми.

В архивах сохранилась, например, справка «Обобщенные данные гражданской комиссии учета жертв злодеяний немцев на территории СССР на 01.03.1946». В ней указывается, что немцами было убито и замучено 6 074 857 мирных граждан и 3 912 283 военнопленных, и кроме того 641 803 человека погибло от голода вследствие блокады Ленинграда (Полян 2002: 735-736). Простое суммирование дает 10,6 млн. погибших - и это без прямых потерь в ходе военных действий.

Сохранившиеся в архиве ЦСУ СССР документы позволяют приблизительно восстановить методику расчетов и статистические материалы лежащие в основе этой оценки. Она опиралась на данные и оценки численности гражданского населения, погибшего (прямые потери) на оккупированных территориях (13,1 млн. человек), оценки военных потерь (от 7 до 8,8 млн. человек) и оценки потерь, объединенных в достаточно невнятную категорию «превышение резко увеличившейся смертности над сильно сократившейся рождаемостью» на оккупированных территориях (3-3,5 млн. человек). К этим потерям было добавлено еще 2,4 млн. человек - превышение смертности над рождаемостью по неоккупированной территории. В сумме получено от 25,5 до 27,8 млн. человек. Результаты расчетов были переданы «наверх» и там трансформировались в расплывчатую формулу «свыше 20 миллионов».

Как полагает один из авторов, «те, кому еще не надоело унижать собственную Родину, продолжают завышать людские потери СССР» (Рыбаковский 2000: 4). Но ведь то же можно было сказать, защищая неприкосновенность и сталинской, и хрущевско-брежневской оценок. И что значит «продолжают завышать»? Продолжали-то, в основном, как раз занижать, препятствуя выяснению истины. Когда в СССР была оглашена последняя «официальная» оценка - 27 миллионов жизней, - она оказалась всего лишь на уровне самой высокой из оценок, сделанных на Западе еще в 40-х годах. Но серьезные исследования могут скорректировать эту оценку не только в сторону повышения, но и в сторону понижения, в частности, за счет разграничения потерь, обусловленных войной, и «нормальным» функционированием советской репрессивной машины (об этом см. ниже).

ПОТЕРИ НАСЕЛЕНИЯ В СТАЛИНСКОМ СССР И В ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ РОССИИ

В демографии к «потерям населения» относят преждевременно умерших (сверхсмертность) и недобор до «нормального» числа родившихся (дефицит рождений). Потери населения СССР от советской власти антикоммунисты считают десятками и даже сотнями миллионов жизней.

В грязной и лживой книге «Черная книга коммунизма» Стефан Куртуа пишет о 20 млн. убитых в СССР. Гавриил Попов в статье «Тридцать седьмой год, или Материализация призрака», опубликованной в газете «Московский комсомолец», пишет о десятках миллионов погубленных советской властью жизней, а Александр Солженицын сообщает о более сотни миллионов жертв: в 1976 году в интервью испанскому телевидению он заявил следующее : «Профессор Курганов косвенным путем подсчитал, что с 1917 года по 1959 год только от внутренней войны советского режима против своего народа, то есть от уничтожения его голодом, коллективизацией, ссылкой крестьян на уничтожение, тюрьмами, лагерями, простыми расстрелами - только от этого у нас погибло, вместе с нашей гражданской войной, 66 миллионов человек… По его подсчетам, мы потеряли во Второй мировой войне от пренебрежительного и неряшливого ее ведения 44 миллиона человек! Итак, всего мы потеряли от социалистического строя - 110 миллионов человек!»

Большинство антисоветчиков все же постеснялись возложить на советскую власть вину за потери населения СССР в Великой Отечественной войне. Поэтому среди них самая популярная цифра «уничтоженных советским режимом» - 60 млн. чел. Эту цифру называли писатель Антонов-Овсеенко, правозащитница Зоя Крахмальникова, актер Олег Басилашвили, журналист Александр Минкин .

* * *

Математическая глупость подобных цифр «жертв режима» видна невооруженным взглядом. Если всего погибло 60 млн. чел., то в 1930–1939 гг. в «разгар репрессий», видимо, было уничтожено не менее половины, и эта убыль (30–40 млн. чел) населения должна быть компенсирована рождаемостью. Рождаемость в эти годы, кроме того, компенсировала «естественную» смертность (около 20 млн. чел.) и обеспечила прирост населения (примерно 21 млн. чел.). В результате получается, что в 1939 г. в СССР должно быть 70–80 млн. детей в возрасте до 10 лет. Но по переписи 1939 г. детей такого возраста было всего около 40 млн.

Вообще критика называемых антикоммунистами цифр «жертв режима» неоднократно появлялась в печати. Но антикоммунисты ее упорно отвергают, тупо твердя: «Профессор И. Курганов посчитал…». Ну что ж, посмотрим, что он насчитал.

Результаты своих расчетов профессор И. Курганов привел в статье «Три цифры из нашей истории», опубликованной в разных изданиях, в том числе в еженедельнике «Аргументы и факты». Приняв «естественный» прирост населения равным 1,7 % (соответствует приросту населения России в 1913 г.), И. Курганов подсчитал, что численность населения СССР в 1959 году должна быть равна 319,5 млн. чел., а реально в стране согласно переписи было 208,8 млн. чел., т. е. потери населения составили 110,7 млн. чел. (в среднем 2,7 млн. чел в год. - В. Л. ). Эта цифра включает в себя и людские потери страны в Великой Отечественной войне, в которых, как ни крути, социалистический строй не виновен. При исключении из расчетов людских потерь в годы Великой Отечественной войны среднегодовые потери населения Советского Союза, определенные по «методу» Курганова, равны 1,35 млн. чел. .

На самом деле расчеты Курганова ошибочны и дают завышенные оценки потерь населения. Используемый им для расчета людских потерь прием в прикладной математике и теории прогнозирования называется «линейной экстраполяцией» и применим он только в простейших линейных случаях: с его помощью, например, можно определить величину урожая (и то приблизительно) картофельного поля по урожаю, собранному с единицы этого поля. Демографические же процессы сугубо нелинейны . Эта нелинейность объясняется явлением так называемого «демографического перехода», в соответствии с которым любая страна по мере своего социально-экономического развития проходит три демографических этапа: на первом население растет медленно, поскольку высокая рождаемость компенсируется столь же высокой смертностью; на втором этапе прирост населения резко возрастает за счет снижения смертности благодаря развитию медицины, а на третьем этапе в результате перехода основной массы населения к городскому образу жизни, эмансипации женщин и других социально-экономических изменений уменьшается рождаемость и соответственно снижается прирост населения. Именно в третий этап вступил СССР в конце 20-х годов прошлого века с началом коллективизации и индустриализации.

В демографии сокращение численности населения страны за какой-либо период оцениваются путем сравнения двух величин: гипотетической численности, которой достигла бы страна при «нормальном» ее развитии, и фактической , дающей реальную численность населения в рассматриваемый период.

Таким образом, процедура сравнения потерь населения СССР и современной России должна проводиться с учетом нелинейного характера демографических процессов в советскую эпоху. При этом необходимо выделить периоды оценки потерь населения, определить фактические численности населения в рассматриваемые периоды и рассчитать гипотетические численности населения в конце рассматриваемых периодов.

Поскольку антисоветчики считают, что практически все людские потери СССР от голода, репрессий и других «ужасов тоталитаризма» приходятся на «сталинский» период советского государства, то временные рамки оценки потерь населения СССР целесообразно принять с 1927 г., когда после завершения борьбы с Троцким власть окончательно перешла к Сталину, и по 1952 г. - последний год нахождения Сталина у власти.

Данные фактической и «гипотетической» динамики населения СССР в 1927–1952 гг. с округлением до 0,1 млн. чел. приведены в табл. 4.1. Для сравнения в табл. 4.2. представлены реальная и гипотетическая динамики населения России в 1992–2006 гг.

Цифры фактической динамики населения СССР в 1927–1952 гг. приведены в двух вариантах: по данным ЦСУ СССР (1964 г.) и по данным книги Андреева Е. М., Дарского Л. Е. и Харьковой Т. Л. «Население Советского Союза. 1922–1991».

Книга Андреева Е. М., Дарского Л. Е. и Харьковой Т. Л. (далее - АДХ) - последнее подробное исследование динамики населения СССР, выполненное профессионально и добротно, но оно было проведено в 1991–1993 гг. - в период «истерического демократизма». Атмосфера злобного антисоветизма того времени сказалась на позиции авторов. В частности, их отношение к 30-м годам прошлого века четко характеризует следующий фрагмент из книги: «Кроме непосредственных смертей от голода 1933 г. и расстрелов в 30-х годах, к потерям следует отнести сокращение продолжительности жизни людей, поставленных в ужасающие условия. Надо учесть ухудшение жизни всего народа, снижение потребления, а также нагнетание всеобщей подозрительности и страха, постоянного состояния стресса. Огромные массы людей: ссыльные, заключенные в тюрьмах и лагерях - находились в особо тяжелых условиях, и их смертность была очень высокой».

Это мнение не соответствует реалиям 30-х годов прошлого века. Смертность среди заключенных в те годы, как показано в более поздних исследованиях, не была «очень высокой». Никакого «ухудшения жизни всего народа, снижения потребления» не было. Наоборот, мои сельские родственники даже в благополучные 70-е годы говорили: «Так хорошо, как перед войной, мы больше никогда не жили». Об улучшении жизни населения страны с середины 30-х годов писал дипломат и журналист В. М. Бережков: «…Если перечислить продукты, напитки и товары, которые в 1935 г. появились в магазинах, то мой советский современник, пожалуй, не поверит. В деревянных кадках стояла черная и красная икра по вполне доступной цене. На прилавках лежали огромные туши лососины и семги, мясо самых различных сортов, окорока, поросята, колбасы, названия которых теперь никто не знает, сыры, фрукты, ягоды-все это можно было купить без всякой очереди и в любом количестве. Даже на станциях метро стояли ларьки с колбасами, ветчиной, сырами, готовыми бутербродами и различной кулинарией. На больших противнях были разложены отбивные и антрекоты. А в деревнях в любом дворе в жаркий день… вам выносили кружку молока или холодной ряженки и не хотели брать деньги».

Есть много свидетельств, что уровень жизни в СССР в предвоенные годы был значительно выше, чем в соседних странах. Это подтверждается, в частности, тем, что в золотом эквиваленте бюджеты ряда восточноевропейских государств в расчете на душу населения были во много раз меньше, чем в СССР: в Литве - в 35 раз, в Латвии - в 43 раза, а в Польше - в 47 раз.

* * *

В «Новом мире» опубликованы воспоминания Анатолия Гулина о пребывании в немецком плену, а затем в итальянском партизанском отряде. Он пишет: «Не будет лишним отметить, что лагерная жизнь в значительной мере повлияла на мировоззрение многих обитателей лагерей. Большинство из тех, кто ранее к советской власти относился отрицательно и ругал ее почем зря, теперь становились ярыми ее сторонниками и вспоминали жизнь в Советском Союзе добрым словом. Позже, оказавшись на чужбине, я заметил, что многие, вольно или невольно сравнивая жизнь за рубежом с жизнью в Советском Союзе, становятся пропагандистами идей социализма, восхваляя (иногда греша при этом против истины) существующие в Советском Союзе законы, порядки, саму жизнь, поднимая авторитет нашей страны в глазах иностранцев…»

О пребывании в Италии Гулин вспоминает: «…Простые люди имели весьма слабое представление о России. Когда на вопрос, откуда я, я ответил, что с Урала, из города Челябинска, это только озадачило моего собеседника. О существовании Уральских гор и Челябинска никто из тех итальянцев, с кем я тогда беседовал, представления не имел. Тогда я решил сказать, что я из Сибири. Сибирь-то во всем мире знают. «Сибиряк? - удивился итальянец. - Но ведь у вас лицо не покрыто волосами и нет рожек на голове. Какой же вы сибиряк?» Дело в том, что на немецких плакатах сибиряки изображались волосатыми и с рожками. С большим трудом мне удалось убедить его, что сибиряки ничем не отличаются от остальных людей. Вообще меня поражала скудость их знаний о мире за пределами Италии. Наш рядовой колхозник в сравнении с итальянскими крестьянами выглядит академиком.

Наш быт был им непонятен, кое-что у них вызывало удивление и недоверие. В частности, очень удивляло, что у нас бесплатное обязательное семилетнее обучение, бесплатное медицинское обслуживание, очень низкая квартплата и нет безработицы…»

Общественная атмосфера страны 30-х годов отражена в заголовках разделов книги «Москва. 1937» великого немецкого писателя Лиона Фейхтвангера: «Удовлетворенность в Советском Союзе», «О счастливой жизни советских граждан», «С каждым днем все лучше и лучше», «Государство - это мы», «Еще раз о счастье советских граждан».

Вот что он писал: «Я замечал с удивлением и вначале скептически, что в Советском Союзе все люди, с которыми я сталкивался - притом и случайные собеседники, которые не могли быть подготовлены к разговору со мной, - хотя иной раз и критиковали недостатки, были, по-видимому, вполне согласны с существующим порядком в целом. Да, весь громадный город Москва дышал удовлетворением и согласием, и более того - счастьем».

А вот свидетельство еще одного «независимого эксперта». Через год с небольшим после нападения Германии на СССР начальник немецкой полиции безопасности и СД описал (сообщение № 309 от 17 августа 1942 г.) впечатления немецкого населения о пленных советских солдатах и угнанных в Германию советских гражданах: «…Исключительно большая роль в пропаганде отводится ГПУ Особенно сильно на представления немецкого населения воздействовали принудительные ссылки в Сибирь и расстрелы. Немецкие предприниматели и рабочие были очень удивлены, когда германский трудовой фронт повторно указал на то, что среди остарбайтеров нет таких, кто бы подвергался у себя в стране наказанию. Что касается насильственных методов ГПУ, которые наша пропаганда надеялась во многом еще подтвердить, то, к всеобщему изумлению, в больших лагерях не обнаружено ни одного случая, чтобы родных остарбайтеров принудительно ссылали, арестовывали или расстреливали. Часть населения проявляет скептицизм по этому поводу и полагает, что в Советском Союзе не так уж плохо обстоит дело с принудительными работами и террором, как об этом всегда утверждалось, что действия ГПУ не определяют основную часть жизни в Советском Союзе, как об этом думали раньше…» (курсив мой. - В. Л. ).

* * *

Неверная оценка ситуации в стране в 30-х годах прошлого века привела авторов книги «Население Советского Союза. 1922–1991» к тенденциозным подбору фактов и их интерпретации: из всех известных оценок размеров эмиграции из СССР в 30-х годах принята минимальная оценка, использованы завышенные уровни недоучета умерших в период с 1927 г. по 1936 г., завышены, как показали последующие исследования, более чем в 2 раза данные о числе смертей среди репрессированных в 1937–1938 гг.

Отметим также, что по расчетам АДХ численность населения СССР на начало 1927 г. и 1939 г. не совпадает с данными переписей, проведенными в это время (см. данные соответствующих лет во втором и четвертом столбцах табл. 4.1), причем численность населения на начало 1927 г. у АДХ больше на 1,7 млн. чел., чем по переписи, а в 1939 г. наоборот - на 2 млн. чел. меньше, чем по переписи. Разность в 3,7 млн. чел. АДХ практически полностью приплюсовали к числу умерших в 1933 году.

В результате сокращение населения СССР в голодном 1933 году у АДХ составило 5,9 млн, чел. Нужно сказать, что и в предыдущих исследованиях отмечалось сокращение населения СССР в 1933 г. Но его величина по данным расчета, проведенного ЦУНХУ (Центральное управление народно-хозяйственного учета) в конце 30-х годов составляла 1,5 млн. чел, а по расчетам ЦСУ 1964 г. - 2,64 млн. чел.

Следует иметь в виду, что расчет ЦСУ проводился почти сразу после XX съезда КПСС, и его авторы тоже были озабочены разоблачениями «ужасов сталинизма». Поэтому, по моему убеждению, цифра сокращения населения СССР в 1933 г. в книге «Население Советского Союза. 1922–1991» завышена (примерно на 4–4,5 млн. чел.). Более соответствуют действительности, на мой взгляд, данные ЦСУ СССР 1964 г. (хотя, возможно, и их цифры сокращения населения СССР в 1933 г. конъюнктурно завышены). Но, чтобы исключить обвинения в игнорировании последнего исследования динамики населения СССР, в табл. 4.1 вместе со статистикой ЦСУ СССР 1964 г. помещены данные АДХ.

Для учета нелинейного характера демографических процессов временные рамки оценки разбиты на шесть периодов (продолжительность каждого периода не более 5 лет), и расчет гипотетической динамики населения СССР в 1927–1952 гг. произведен при следующих «нормальных» уровнях естественного прироста населения:

Для 1931–1934 гг. - среднеарифметический из реальных уровней прироста населения 1930 г. и 1935 г.

Для 1936–1939 гг. - среднеарифметический из реальных уровней прироста населения 1935 г. и 1940 г.

Для 1947–1949 гг. - среднеарифметический из реальных уровней прироста населения 1946 г. и 1950 г.

Для остальных периодов - в соответствии с коэффициентами реального прироста населения соответствующих лет.

Цифры фактической динамики населения России в 1992–2006 гг. взяты по данным Росстата, а гипотетическая динамика российского населения в этот период рассчитана при уровне естественного прироста населения 1990 г.

Таблица 4.1. Население СССР в 1927–1952 гг.

Год	По данным ЦСУ (1964 г.)	По данным книги «Население Советского Союза. 1922–1991.» (АДХ)
Фактические демограф, показатели, млн. чел.			Демографические показатели при «нормальных» уровнях естественного прироста населения, млн. чел.
	Численность населения на начало года	Численность населения на начало года	Численность населения на начало года
1927	147,0	147,0	148,7	148,7
1928	150,2	150,2	151,6	151,6
1929	153,4	153,4	154,7	154,7
1930	156,0	156,0	157,4	157,4
1931	158,4	158,4	159,8	159,6
1932	160,4	160,4	161,8	161,8
1933	161,8	162,5	162,9	164,0
1934	159,3	164,5	156,8	166,1
1935	159,8	166,6	158,2	168,4
1936	161,7	168,5	160,1	170,5
1937	163,8	170,6	162,5	172,8
1938	167,0	172,8	165,5	175,1
1939	170,5/190,7	175,0 (195,2)	168,5/188,8	177,4/197,6
1940	194,5	197,6	192,6	200,3
1941	197,3	200,5	195,4	203,2
1946	168,7	171,9	170,5	178,3
1947	170,7	173,9	172,1	179,8
1948	172,9	176,4	173,7	182,4
1949	175,7	179,0	175,9	185,1
1950	178,5	181,6	179,2	187,7
1951	181,6	184,7	182,3	191,0
1952	184,8	187,9	185,5	194,3
1953	188,0	191,2	188,7	197,6

Таблица 4.2. Население России в 1992–2006 гг.

Год	Фактические демографические показатели, млн. чел.	Демографические показатели при уровне естественного прироста населения 1990 г., млн. чел.
Численность населения на начало года	Численность населения на начало года
1992	148,5	148,6
1993	148,6	148,9
1994	148,5	149,3
1995	148,4	149,6
1996	148,3	149,9
1997	148,1	150,2
1998	147,8	150,6
1999	147,5	150,9
2000	146,9	151,2
2001	146,3	151,6
2002	145,6	151,9
2003	145,0	152,2
2004	144,2	152,6
2005	143,5	152,9
2006	142,8	153,2
2007	142,2/138,1	153,6

По данным табл. 4.1 и 4.2 рассчитаны показатели потерь населения (сверхсмертность и дефицит рождений) в рассматриваемые периоды (см. табл. 4.3). При этом из потерь «сталинской эпохи» исключены потери населения в период Великой Отечественной войны.

Таблица 4.3. Потери населения СССР в 1927–1952 гг. и России в 1992–2006 гг.

Данные табл. 4.2 и 4.3 свидетельствуют о следующем.

1. Общие невоенные потери населения СССР в 1927–1953 гг. в десятки раз меньше, чем считают антисоветчики.

2. По отношению к населению страны постсоветский период гораздо более жесток, чем сталинская эпоха. Интенсивность потерь населения (см. последнюю строку табл. 4.3) при современном «демократическом» строе в 6–8 раз выше, чем при «кровавой сталинской тирании» .

3. «Жуткие репрессии» 1937–39 гг. не оказали сколько-нибудь заметного влияния на демографические показатели: никаких аномалий в приросте населения страны в эти годы не было. Это значит, что репрессии, вопреки распространенному среди антикоммунистов мнению, не были «массовыми»: они затронули, в основном, тонкий слой партийной и управленческой элиты.

4. Уменьшение численности населения СССР в 1927–1953 гг. было лишь однажды - в 1933 г. Это говорит об эффективности советской власти, которая быстро справилась с косившей людей бедой (голодом) и не допустила ее повторения в последующие годы. В современной России власть пока ничего не может поделать с продолжающейся с 1993 г. убылью населения страны.

* * *

Итак, бесстрастные цифры демографической статистики свидетельствуют, что никакого «Большого террора» в природе не существовало. Была тщательно спланированная и успешно осуществленная с помощью Р. Конквеста дезинформационная спецоперация «холодной войны» - «Большая Ложь об СССР». А наши простаки (или гнусняки?) типа Григория Явлинского с легкостью поверили в эту чушь и время от времени гневно бормочут о «Большом Государственном Терроре».

«Большую Ложь об СССР» до сих пор любовно лелеют враги Советского Союза: она дает им возможность обвинять весь советский народ в поддержке «бесчеловечной тоталитарной системы», и периодически требовать от нас покаяния. Очередной раз это требование в виде призыва к «самоосмыслению» прошлого высказал один из ярых проповедников Большой Лжи Александр Солженицын в интервью журналу «Шпигель», выдержки из которого опубликованы в «Комсомольской правде» от 31 июля 2007 года.

Полагаю, Александру Исаевичу следует начать с себя. Если он честный человек, то в процессе «самоосмысления» своего прошлого должен:

Покаяться в распространении лживых, в десятки раз превышающих реальные данные (это документально доказано в работах В. Н. Земскова, А. Н. Дугина, В. Ф. Некрасова и др.), сведений о числе погибших от репрессий советской власти;

Отозвать из библиотек мира и уничтожить все экземпляры книги «Архипелаг ГУЛАГ», в которой обнаружено (об этом см., например, книгу В. Бушина «Александр Солженицын») опасное для нравственного здоровья людей (в первую очередь, для населения России) содержание духовного яда: исторической клеветы, искажений и грязных домыслов;

Повиниться перед всем миром в соучастии в убийстве великой советской цивилизации, что привело к продолжающейся по сей день деградации и вымирании населения России: среднегодовые «неестественные» потери российского населения в 1992–2006 гг. в 2,5 раза выше, чем потери населения СССР в 30-е годы прошлого века с их «страшным голодом», «ужасами коллективизации «и «чудовищными репрессиями»;

Установить на свои нажитые неправедным путем финансовые средства во всех регионах России памятники миллионам жертв политических и экономических репрессий постсоветского периода: погибших и искалеченных в межнациональных, религиозных, этнических и криминальных войнах и конфликтах, беженцев, вынужденных переселенцев, бомжей, неграждан, «раскулаченных» пенсионеров, инженерно-технических и научных работников, учителей, врачей и т. д.;

Завершая «самоосмысление», уйти в монастырь и до скончания века замаливать свою великую вину перед народами России.

Примечания:

2 Киселев при этом повел себя, как и любой антисоветчик, вполне ожидаемо - он наплевал на все разоблачения и через год 22 апреля 2000 года снова показал на НТВ свой мерзкий фильм.

3 Определение А.Н Яковлевым и Л. Млечиным Октябрьской революции как контрреволюции безграмотно, т. к. Октябрьская революции не восстанавливала монархических порядков.

27 На этом интервью и закончилась у А. Солженицына «жизнь не по лжи» (возможно, это произошло раньше, но в момент интервью - точно).

28 Крайне правых «демократов» периодически, правда, «заносит»: то Ирина Хакамада брякнет о 95 млн. погибших, то Юрий Карякин и Борис Немцов ляпнут соответственно о 120 млн. и 150 млн. чел., «уничтоженных режимом».

29 Кстати, подсчитанные по «методу» Курганова среднегодовые потери населения России в 1991–2006 гг. составили 3,25 млн. чел., т. е. даже при откровенно антисоветском уклоне расчетного метода И. Курганова интенсивность потерь населения страны «при демократии» почти в 2,5 раза выше, чем «при тоталитаризме ».

30 Примеры фантастичности результатов применения метода линейной экстраполяции к демографическим процессам описаны в книге известного отечественного демографа Урланиса Б.Ц. «Войны и народонаселение Европы». А Марк Твен еще в XIX веке в повести «Жизнь на Миссисипи» остроумно высмеял примитивность линейной экстраполяции: «…За сто семьдесят лет Нижняя Миссисипи стала короче на двести сорок две мили. В среднем это составляет чуть больше, чем миля с третью за год. Отсюда следует - в этом может убедиться любой человек, если он не слепой и не идиот, - что в нижнесилурийском периоде (он закончился как раз миллион лет тому назад: в ноябре юбилей) длина Нижней Миссисипи превышала один миллион триста тысяч миль…»

31 Даже при преувеличенных данных (1991 г.) о числе погибших от голода в 1933 г. среднегодовые потери населения в СССР были в 2–3 раза меньше, чем сейчас в России.

Таблица 4.5. Фактическая и гипотетическая численность населения и накопленные демографические потери России в XX в.,

1900-1995 Гг., млн. Человек

Год	Фактическая численность	Гипотетическая численность	Накопленные демографические потери

Источник: Население России 1996, с. 8.

4. 3. Неомальтузианство по-советски

Снижение рождаемости в СССР было еще одним проявлением «инструментально­го» обновления, сопровождавшегося постоянным стремлением властей да и са­мого общества сохранить старые способы культурной детерминации и практичес­кой реализации нового демографического поведения. СССР переходил к нему как стра­на догоняющего развития, при котором общество перепрыгивает через целые этапы, пройденные предшественниками, не имея накопленного ими опыта. Умеренное сниже­ние рождаемости в Западной Европе началось давно, не позднее XVI века. Для этого здесь - задолго до Мальтуса - использовался «мальтузианский» способ откладывания браков, а то и полного отказа от них. «Мальтузианская» стратегия брачности-рождае­мости подготовила и облегчила переход к новой, «неомальтузианской» стратегии со­кращения рождаемости путем ее намеренного ограничения в браке. Последнее понача­лу лишь дополняло старый способ откладывания браков и только постепенно стало его вытеснять.

В СССР все было по-иному. Выбрать «мальтузианский» вариант страна уже опоз­дала, ибо не знала поздней европейской брачности. Запад ушел далеко вперед по пути демографического перехода, чтобы сравняться с ним, требовались кардинальные и бы­стрые перемены прокреативного поведения, которые мог обеспечить только неомальту- зианский выбор. В СССР он прокладывал себе дорогу с большим трудом.

Снижение рождаемости в СССР было закономерным следствием всей экономичес­кой и социальной политики властей и шло очень быстро. Но официальная советская идеология, как и во всем остальном половинчатая и противоречивая, полумодерни-

стская, полутрадиционалистская, на словах долгое время хранила верность «народно­му» идеалу многодетности, расшаркивалась перед ним, видела в высокой рождаемости предмет гордости. Как говорилось в послевоенном издании Большой Советской Энцик­лопедии, «высокая рождаемость в СССР является следствием непрерывного роста бла­госостояния трудящихся, заботы Коммунистической партии и Советского государства о здоровье населения, отсутствия безработицы» 28 . «Народное» (а скорее, все-таки псев­донародное) антимальтузианство усиливалось «теоретическим», характерным для марксистской идеологической традиции. В результате быстрое и повсеместное распро­странение неомальтузианской практики намеренного ограничения супругами числа рождений сопровождалось постоянным декларированием официального антимальтузи­анства. Вся история перестройки прокреативного поведения в СССР несет на себе пе­чать этого противоречия.

Строгий запрет аборта, существовавший в дореволюционном российском законода­тельстве, уступил место его полной легализации в 1920 г. Но правительственное постан­овление, разрешающее аборт, было двусмысленным. Аборт никак не связывался с объ­ективной необходимостью планирования семьи, и не ставился вопрос о том, что же мо­жет быть альтернативой ему. С другой стороны, постановление объявляло аборт «злом для коллектива», объясняло «моральными пережитками прошлого и тяжелыми эконо­мическими условиями настоящего» и предсказывало его постепенное исчезновение 29 . Вопреки этим ожиданиям, аборт не только не исчез, но получил стремительное распространение в течение нескольких последующих десятилетий, при том, что ли­беральное законодательство в отношении аборта начала 20-х годов в 30-е годы смени­лось запретительным и репрессивным. В этом нет ничего удивительного. Поспешная ле­гализация аборта без понимания истинного смысла этой меры лишь создала иллюзию свободы прокреативного выбора, заблокировав при этом поиски альтернативных путей планирования семьи. Неподготовленность общества к столь радикальному решению, традиционное неприятие намеренного ограничения деторождения родителями вызва­ли реакцию отторжения - запрет аборта стал частью общей антимодернистской реак­ции тридцатых годов. Косвенно этот запрет распространился и на контрацепцию - в запретительном постановлении 1936 г., как и в разрешительном 1920 г., ни о какой аль­тернативе аборту не говорилось, а ссылки на «условия социализма», «повышение ма­териального благосостояния трудящихся», «максимальное развитие сети родильных до­мов, детских яслей, детских садов» 30 имели смысл только в том случае, если противо­поставлялись всякому ограничению деторождения. В условиях сталинского СССР это практически исключало любую активность, направленную на развитие контрацепции.

Если аборт можно было запретить, то с демографическими и социальными сдвигами, которые делали планирование семьи объективной необходимостью, нельзя было ничего поделать. Эта необходимость оказалась сильнее не только закона, но и традиции. Име­ется множество свидетельств неприятия народной моралью мер предотвращения, а тем более прерывания беременности в дореволюционной России. Если же все-таки женщи­ны тайком прибегали к ним, то примитивность используемых мер сама свидетельствова­ла об их малой распространенности 31 . Даже когда после революции (в 1920 г.) законо­дательные ограничения на аборт были сняты и стало возможно его производство врачом, население далеко не сразу воспользовалось этой возможностью. «Случаи искусственно­го выкидыша среди крестьянок, обследованных нами, не отмечены, - говорилось в от­чете Института социальной гигиены (1926 г.). - Большая часть крестьянок до разреше­ния производить аборт легально и не знали о возможности искусственного прерывания беременности. Во время обследования встречались женщины, которые не знали о праве на аборт... Большинство женщин боятся операции: «выскабливая, потеряешь здоровье», «боюсь смерти», «носи да носи». Нежелавшие иметь детей могли избавиться от ро­дившихся уже, оставляя их без ухода: «больно жизнь хороша без детей», - говорила мать, у которой умерли все восемь рожденных ею» 32 .

Тем более удивительно, что уже в 1936 г. понадобилось законодательное запреще­ние аборта, которое, впрочем, не помешало его дальнейшему распространению. У мил­лионов семей часто не было иного выхода, нежели прервать незапланированную беременность, - вопреки закону и вопреки традиции, аборт стал едва ли не основным инструментом снижения рождаемости в СССР. Отмена в 1955 г. запрета на аборт была лишь признанием повсеместно распространившейся практики. Но при этом снова та же логика, что и в 1920 и 1936 гг.: аборт - зло, «предотвращение абортов может быть обеспечено путем дальнейшего расширения государственных мер поощрения материн­ства и мер воспитательного и разъяснительного характера» 33 . В 1955 г. вряд ли кто-ни­будь ожидал, что женщины в России, на Украине или в Прибалтике станут рожать по 8 или 10 детей, но никаких указаний на то, как регулировать число детей иным способом, нежели аборт, и в чем здесь могут помочь «меры поощрения материнства», в Указе 1955 г. нет. По существу, это был указ, подталкивающий к абортам.

Последующие годы не принесли существенных изменений. Советское общество за семь десятилетий своего существования так и не смогло признать до конца права сво­бодного прокреативного выбора женщины и семьи, обеспечить им условия, необходи­мые для реализации этого права, для свободного, сознательного и безопасного регу­лирования деторождения. После повторной легализации абортов в 1955 г. их число в СССР стало стремительно расти, достигнув в 60-е - 80-е годы 7-8 миллионов в год. «Вторая контрацептивная революция», совершившаяся на Западе и давшая женщинам весьма совершенные противозачаточные средства, миновала СССР, многие его бывшие республики стали мировыми рекордсменами по числу абортов. При примерно одинако­вом уpовне pождаемости годовое число абоpтов на сто pодов на pубеже 80-х и 90-х го­дов составляло в России 196, в Белоpусии - 153, на У^аине - 164, в Латвии - 126, в Эстонии - 117, тогда как в Швеции оно pавнялось 30, в Италии - 29, в Великобpита- нии - 23, во Фpанции - 21, в Финляндии - 20, в Авсфии - 17, в ^мании (ФРГ) - 11, в Нидеpландах - 10 34 .

Все это не означало, что pождаемость в СССР не модеpнизиpовалась, а свобода пpокpеативного выбоpа pодителей не получила общественного пpизнания. Несмотря на постоянную официальную критику «неомальтузианства», советское общество или, во всяком случае, его «европейская» часть очень бысфо стало по пpеимуществу таким же неомальтузианским, как и все западные. Но при этом планиpование семьи, сделавшее­ся повседневной пpактикой миллионов, не получило должной институциональной, ма- теpиальной и пpавовой поддеpжки и pазвивалось стихийно, сбиваясь поневоле на са­мый неэффективный, пpимитивный и опасный путь.

Распространение планирования семьи и снижение рождаемости отозвались на многих сторонах жизни человека и общества, но прежде всего и самым непосредствен­ным образом они повлияли на институт семьи и семейные отношения людей.

4. 4. Кризис патриархальной семьи

Господствующие образцы семейной жизни в дореволюционной России давала патpиаpхальная крестьянская семья, по словам Б. Миpонова, - «маленькое абсо­лютистское госудаpство» и в то же вpемя «община в миниатюpе» 35 , ^пичик, из котоpого были посфоены сельский «миp» и все pусское общество. Это и прежде под­черкивали разные авторы, размышлявшие об особенностях русской жизни. К. Кавелин, например, даже видел в такой семье источник своеобразия общественной жизни вели­короссов - в отличие, скажем, от украинцев. «В основе всех частных и общественных отношений, - писал он, - лежит один пpототип, из косого все выводится, - имен­но двоp или дом, с домоначальником во главе, с подчиненными его полной власти чада­ми и домочадцами. Этот начальный общественный тип играет большую или меньшую роль во всех мало развитых обществах; но нигде он не получил такого преобладающе­го значения, нигде не удержался в такой степени на первом плане во всех социальных, частных и публичных отношениях, как у великорусов» 35 .

И в конце XIX - начале XX века крестьянская семья все еще оставалась главным хра­нителем отшлифованных русской историей «частных и общественных отношений», вы­работанного веками «лада» народной жизни. Но сама эта жизнь быстро менялась, порожденные переменами напряжения и противоречия, умножаясь и обостряясь, отзы­вались на семье, и она все больше превращалась в зеркало «русского кризиса», в кото­ром отражался нараставший всеобщий разлад.

Демографический ежегодник СССР. М., 1990, с. 359, 361; Recent demographic developments in Europe. 1995. Individual part.

Миронов Б. Н. Семья: нужно ли оглядываться в прошлое? // В человеческом измерении.

М., 1989, с. 228, 233.

Спаянная с общиной традиционная крестьянская семья все больше вступала в про­тиворечие с менявшимися гражданскими институтами. Это хорошо видно на примере дебатов по Столыпинской аграрной реформе в Государственной думе. Указ о реформе предусматривал передачу общинных земель в собственность крестьянам, но возник вопрос, должна ли эта собственность быть семейной или личной. Мнения депутатов разделились. Некоторые из них пытались отстоять семейную собственность, а с ней и старый прицип организации семейной жизни, но были совершенно беспомощны, когда надо было объяснить, кто будет субъектом собственности. «Я думаю, - наивно говорил один из них, - что если будет семейная собственность и если понадобится продать семейную землю для какого-нибудь благого дела или для покупки в другом месте зем­ли, то в этом случае из семейства никто спорить и прекословить не будет и препятствия никакого не встретится» 36 .

Противники же семейной собственности, напротив, доказывали, что она не вписы­вается в логику гражданского права и что привычные крестьянам формы семейных от­ношений не могут быть с нею согласованы. Крестьянская семья в России была институ­том, в котором «домохозяин, в известном отношении, функционировал как делегат власти, которую ему давал закон, а не частное его право на землю» 37 . Кто субъект права в условиях семейной собственности, не могут определить ни Сенат, ни юристы, поэтому, остроумно заметил один из депутатов, ее сторонники «предоставляют это сделать воло­стным писарям» 38 .

Противники индивидуальной собственности на землю опасались, что она приведет к разрушению патриархальной семьи, и, видимо, были правы в своих опасениях. Но спа­сти эту семью все равно уже нельзя было. Она стала разрушаться и разрушилась, не­смотря на то, что индивидуальная частная собственность на землю так никогда и не утвердилась в России. Патриархальная семья была взорвана изнутри, потому что изме­нились взаимное положение членов семьи, их роли и функции, вся система внутрисе­мейных отношений.

В старой семье торжествовал и усваивался с молоком матери главный принцип соборного, холистского мира: человек для ... «Если мы захотим. вникнуть во внутрен­нюю жизнь нашей избы, - писал в середине прошлого века И. Киреевский, - то за­метим., что каждый член семьи. никогда в своих усилиях не имеет в виду своей лич­ной корысти. Мысли о собственной выгоде совершенно отсек он от самого корня своих побуждений. Цельность семьи есть одна общая цель и пружина» 39 .Человек для семьи

таков описываемый и защищаемый Киреевским идеальный принцип семейной со­лидарности, основа вековых семейных устоев. Но он-то и оказался одной из главных жертв разраставшегося конфликта власти земли и власти денег, обострявшегося про­тиворечия между общим и личным в семье. На рубеже веков это противоречие уже хо­рошо осознавалось.

«С каждым годом растет стремление крестьян веками выработанную форму обще­жития, большую семью, заменить новою, которая дает и больший простор инициативе отдельного лица, и возможность самостоятельного, независимого существования, рас­тет стремление заменить большую семью малой» 40 . «Спросите любого из здешних крес­тьян, где лучше работать, в большой ли или в малой семье, он ответит вам всегда одно и то же: „в большой семье беспример лучше робить"... Но предложите крестьянину во­прос: „А где лучше жить - в большой семье или в маленькой?" И он вам тот час же от­ветит: „не приведи бог никому жить в большой семье!"» 41 . «Все зашаталось, все рвется из тисков, из нескладных условий, требует своего; все это, задохнувшееся в деспотизме свекрови, мужа, жены, брата, рвется на свободу, не хочет покоряться.» 42 .

В этом «требует своего» там, где еще недавно торжествовало общее, - ключ к по­ниманию семейного разлада в российской деревне. До поры растворение человека в семье было оправдано экономической и демографической необходимостью, интере­сами физического выживания. Но стоило этим двум необходимостям немного ослабеть, и жесткая предопределенность человеческой судьбы лишилась своего оправдания, привычные семейные отношения перестали удовлетворять людей, члены семьи начали «бунтовать». Тогда-то и вышел на поверхность скрытый конфликт большой и малой семьи, «работы» и «жизни», патриархальная семья оказалась в кризисе.

Быть может, главной силой, взорвавшей изнутри старинный семейный уклад и ускорившей его кризис, стала женщина. И. Киреевский находил «первый зародыш зна­менитого впоследствии учения о всесторонней эмансипации женщины» в «нрав­ственном гниении высшего класса» европейского общества 43 . Но, видимо, не только в европейской заразе и «высших классах» коренились причины нараставшей в России борьбы за расширение женских прав. В литературе конца прошлого - начала нынеш­него века много писалось о «бабьем бунте» в русской деревне.

В патриархальной семье на женщину смотрели прежде всего как на семейную раб­отницу, способность работать нередко была главным критерием при выборе невесты. «Женский труд в крестьянской семье и хозяйстве ужасен, поистине ужасен, - писал Глеб Успенский. - Глубокого уважения достойна всякая крестьянская женщина, пото­му что эпитет „мученица", право, не преувеличение почти ко всякой крестьянской жен­щине» 44 . Мученицей делали женщину не только труд, но и бесправие, зависимость ее от мужа, отца, свекрови и то, что ее роль работницы находилась в постоянном проти­воречии с ее же ролями жены и матери. «В большой семье ни сила, ни ум, ни хара­ктер,- ничто не спасет женщину от подчинения и связанных с ним притеснений. Значение ее как жены здесь стоит на втором плане. Ее муж - не главный в семье, а по­тому и она должна опpеделить свои отношения не к нему одному, а пpежде всего к дpугим членам семьи», - утверждал автоp конца пpошлого века 45 .

По меpе того, как вместе с pублем в деpевню пpоникали гоpодские заpаботки, го- pодские фоpмы тpуда и быта, вообще новые веяния гоpодской жизни, по-новому вос­принималось и положение женщин в семье, нарастало их недовольство. Интуитивное, плохо осмысленное, оно тем не менее было ответом на менявшиеся условия и само бы­ло частью перемен, ^TOph^ подспудно вывевали в России, пpичем в тех общественных слоях, что и слыхом не слыхивали о евpопейском «^авственном гниении». Протест против деспотизма патриархальной семьи был первым естественным проявлением та­кого недовольства. «Мужик каждый говоpит, что все pазделы идут от баб, потому что наpод нынче „слаб", а бабам воля дана большая, потому де, что цаpица малахвест бабам выдала, чтобы их не сечь.» «Весь бунт от баб: бабы теперь в деревне сильны» 46 . «Чья власть удивительно возросла - тихо, незаметно, под шум перемены отношений - это власть матери. Она отвоевала не только долю юридической свободы, но заставила по­делиться мужа и верховными правами родительскими» 47 .

«Бабий бунт» в деpевне - лишь одно, хотя и очень яpкое пpоявление назpевавших, начинавшихся семейных пеpемен. Рядом с «женской» их линией видна еще одна - «детская».

В наpодном сознании было глубоко уценено пpедставление о безфаничных пpавах pодителей по отношению к детям и столь же безфаничном долге детей по отно­шению к pодителям. Критические голоса раздавались еще в XVIII веке. (Отцовское на­ставление у А. Радищева: «Изжените из мыслей ваших, что вы есте под властию моею. Вы мне ничем не обязаны. Не должны вы мне ни за вос^мление, ни за наставление, а меньше всего за pождение. Вкушая веселие, пpиpодой повеленное, о вас мы не мыс­лили.» и т. д. 48) Но даже в конце XIX века pодительская власть была очень велика. Все еще «всфечалось выфажение «отец заложил сына» (то есть отдал в pаботу на опpедел- енный сpок, а деньги взял впеpед)» 49 . Родителям пpинадлежало pешающее слово, когда pечь шла о женитьбе, а особенно о замужестве детей. Даже и более поздний ав^ от­мечает - в 20-е годы ХХ века, - что «в ^пьянском миpовоззpении отсутствует пункт об ответственности pодителей пеpед детьми, но зато ответственность детей пеpед pо- дителями существует в пpеувеличенном виде» 50 .

И все же к концу XIX века стаpые семейные поpядки в отношениях pодителей и детей уже тpещали по швам, ослабли и былое уважение pодителей, и былая по^ность им, хотя внешне многое еще сохpанялось. «В отношениях детей к pодителям до сих поp еще живет и действует в вопpосе о бpаках пpинцип невмешательства детей в pаспоpя- жение их судьбою. Для недальнего прошлого это можно было утверждать абсолютно - теперь не то. Все более и более захватывает себе право сельская молодежь, а в делах брака особенно падает авторитет родительский» 51 . «За последнее время все более и более обозначаются границы их [родителей] действительной власти» 52 . В одном из очерков Г. Успенский рассказывает о старике, которого, по его словам, сын выгнал из дому. Другой старик не верит ему. «Пустое. Это они так, . славу о себе пускают. Как это он может отца своего прогнать, когда ему отец все предоставил?» Автор же замечает от себя: «Возможность существования легенды о том, что сын прогнал отца, воз­можность даже помощью ее распускать о себе хорошую молву невольно говорила о том, что в деревенских порядках не все хорошо и благополучно» 53 .

В той мере, в какой власть родителей еще сохранялась, она все больше дер­жалась на одной лишь прямой экономической зависимости детей. «Не будь. материальной зависимости, изменись хотя немного экономический склад кресть­янской жизни - и вы увидели бы, как открыто и бесцеремонно стали бы заявлять дети о своей свободе - требовать законных прав своих», писал автор конца прош­лого века 54 . Позднее, уже в началеXXвека подобная мысль звучала в некоторых выступлениях депутатов-крестьян в Государственной думе. «Не приносите вреда детям уменьшением власти родителей. Имейте в виду, что часто послушание детей, необходимое для благоденствия крестьянской семьи, находится в зависимости от прав родителей на имущество. Напрасно вы, левые, меня тут беспокоите, вы меня молчать не заставите. Я один из тех крестьян, которые правды, нелицемерного со­чувствия ищут у подножия трона, а не в еврейской паутине, как вы» 55 . «Еврейская паутина» играет здесь ту же роль, что и «европейское гниение» у Киреевского: по­могает представить кризис патриархальных семейных отношений как результат внешнего влияния, а не внутреннего развития.

И «бабий бунт», и непокорность детей, и умножавшиеся семейные разделы - все говорило о падении веса вековых заповедей семейной жизни, об усиливающемся ее разладе. Разлад нарастал в деревне, в городе же он и подавно был неминуем, обозна­чился раньше и породил более развитые формы рефлексии. Именно здесь, отчасти под влиянием внутренних перемен, но в немалой степени и под влиянием узнаваемых по­степенно западных образцов, нарастает критика старых семейных форм и идет поиск новых. «С формами семьи связана была тирания, еще более страшная, чем тирания, свя­занная с формами государства. Иерархически организованная, авторитарная семья ис­тязает и калечит человеческую личность. И эмансипационное движение, направленное против таких форм семьи., есть борьба за достоинство человеческой личности. Ну­жно отстаивать более свободные формы семьи, менее авторитарные и менее иерархи- ческие» 56 .

Такие более свободные формы семьи и начали складываться исподволь в рос­сийском обществе, прежде всего в том его слое, который получил название «интелли­генции», здесь постепенно утверждалась «буржуазная», городская семья. Она, как пра­вило, не похожа ни на традиционную крестьянскую, ни на старую барскую семью с ее многочисленными приживалами, дворней и т. д., невелика по размеру, состоит из су­пругов и небольшого числа детей. Но главное отличие - в характере отношений между мужем и женой, между родителями и детьми. В них гораздо больше интимности, демо­кратизма, признания самоценности каждого члена семьи, будь то мужчина, женщина или ребенок. Такая семья и становится колыбелью нового фундаментального принципа семейных отношений, прямо противоположного прежнему: не человек для семьи, асемья для человека.

Литература донесла до нас образы - возможно, несколько идеализированные - демократической городской семьи типа описанной в «Возмездии» Блока или булга­ковской семьи Турбиных. Однако семьи такого типа оставались все же довольно редким исключением в огромной крестьянской стране. Их роль образца для подражания могла быть лишь очень скромной, а постепенное распространение влияния этого образца на жизнь десятков миллионов семей требовало долгих десятилетий. Неудовлетворенность же семейной жизнью миллионов людей заставляла желать перемен немедленно, не счи­таясь с ценой, которой могли потребовать такие перемены, подогревала всеобщее не­терпение. Поэтому дни Турбиных оказались недолгими. Несоответствие между ост­ротой накопившихся проблем (в том числе и семейных) и возможностями их постепен­ного решения в России начала XX века было чрезвычайно велико, оно привело к социа­льному взрыву, что на долгие годы перечеркнуло возможности эволюционного пути модернизации семейных отношений.

4. 5. Семейная революция

Впервые послереволюционные годы исторически оправданная критика патри­архальной семьи приобрела крайний характер и переросла в отрицание не то­лько архаичных, отживших форм семьи и принципов семейных отношений, но и самого института семьи вообще. Официальные теоретики того времени были убеждены, что «в коммунистическом обществе вместе с окончательным исчезновением частной собственности и угнетения женщины, исчезнут и проституция, и семья» 57 . «Место семьи как замкнутого мелкого предприятия должна была, по замыслу, занять законченная сис­тема общественного ухода и обслуживанья» 58 . В массовой пропаганде и бытовой прак­тике враждебность к семье нередко приобретала самые уродливые формы.

Антисемейное идеологическое поветрие было весьма далеко от реальных требо­ваний времени и в своем крайнем виде продержалось недолго. Уже в конце 20-х годов начинается движение маятника в противоположную сторону. Сперва - довольно ос­торожное. Поначалу критикуется не само направление движения, а его скорость, слиш­ком быстрая, по сравнению со скоростью экономического развития: семья перестает выполнять свои функции, а государство еще не может взять их на себя. «В целях сжатия

этих «ножниц». государство вынуждено консервировать семью» 59 . В 1930 г. ЦК ВКП(б) принимает решение, в котором, среди прочего, говорится: «ЦК отмечает, что на­ряду с ростом движения за социалистический быт имеют место крайне необоснованные полуфантастические, а потому чрезвычайно вредные попытки отдельных товарищей „одним прыжком" перескочить через те преграды на пути к социалистическому пере­устройству быта, которые коренятся, с одной стороны, в экономической и культурной отсталости страны, а с другой - в необходимости в данный момент сосредоточить мак­симум ресурсов на быстрейшей индустриализации страны. К таким попыткам неко­торых работников, скрывающих под „левой фразой" свою оппортунистическую су­щность, относятся. проекты перепланировки существующих городов и постройки новых исключительно за счет государства, с немедленным и полным обобществлением всех сторон быта трудящихся: питания, жилья, воспитания детей, с отделением их от ро­дителей, с устранением бытовых связей членов семьи и административным запретом индивидуального приготовления пищи и др. Проведение этих вредных, утопических на­чинаний, не учитывающих материальных ресурсов страны и степени подготовленности населения, привело бы к громадной растрате средств и жестокой дискредитации самой идеи социалистического переустройства быта» 60 .

Нельзя не заметить двусмысленности приведенных формулировок. В постанов­лении критикуется не столько идея полного обобществления быта, сколько ее несвоев­ременность. Коллективизация быта как бы отодвигается в будущее, ко временам боль­шего богатства и большей подготовленности населения. В головах идеологов она про­должала жить очень долго. Еще в 1964 г. академик С. Струмилин утверждал, что семья «суживается до. семейной пары. А когда такие узкие семьи признают уже нецелесо­образным расходовать массу труда на ведение у себя, всего на двоих, самостоятельного домашнего хозяйства, то тем самым и каждая отдельная семья как хозяйственная ячей­ка, сливаясь с другими и перерастая в большой хозяйственный коллектив, вольется в новую „задругу" грядущей бытовой коммуны» 61 .

В 1964 г. такие взгляды имели под собой еще меньше почвы, чем в 1924, ибо теперь они были направлены не против устаревшей патриархальной семьи, а против семьи, прошедшей уже через многие этапы обновления, которое было неизбежным и необхо­димым ответом на кризис ее старой патриархальной формы. Обновлявшаяся семья в СССР двигалась в том же направлении, что и во всех странах европейской культуры. По­степенно уходил в прошлое принцип человек для семьи, общество и сама семья мало- помалу осваивали новый принцип:семья для человека. Но на этом пути семью подсте­регали и новые трудности, выйдя из одного кризиса, она очень скоро попала в другой.

Полного признания в условиях советской консервативной модернизации новый принцип семейного существования получить не мог. Значительная часть общества бы­ла не готова к восприятию модернизационных перемен и внутренне сопротивлялась им.

Как и все остальные институты советского общества, семья жила между двух беpегов, между двух культуpных пpостpанств, была чем-то промежуточным, маpгинальным, и это стало главным источником ее нового кризиса. Уже в предреволюционной блоковской семье, оказавшейся на переломе эпох, «все часы были полны каким-то новым „двое- веpьем"». Еще большее «двоеверье» наполняло жизнь семьи советской. Антисемейные догмы раннего советского времени не могли отменить подлинную жизнь десятков мил­лионов семей, но и сами не исчезали, оказались очень долговечными. Догмы и жизнь существовали в сфанном симбиозе, котоpый обоpачивался искаженным, фантастичес­ким видением pеальности. Маятник общественного сознания, качнувшегося в первые послереволюционные годы в сторону полного нигилизма по отношению к семье, дви­гался теперь в противоположную сторону: состав, функции, образ жизни семьи обнов­лялись, а ее идеология, декларируемые принципы семейных отношений становились все более консервативными. В середине 30-х годов Троцкий писал о «семейном Терми­доре» в СССР, о «торжественной реабилитации семьи, происходящей одновременно - какое провиденциальное совпадение! - с реабилитацией рубля» 62 . «Брачно-семейное законодательство Октябрьской революции, некогда предмет ее законной гордости, пе­ределывается и калечится путем широких заимствований из законодательной сокро­вищницы буржуазных стран» 63 .

136

На самом деле, до реабилитации семьи, по крайней мере, той семьи, которой при­надлежало будущее, было так же далеко, как и до реабилитации рубля. Далеко было и до «законодательной сокровищницы буржуазных стран». Произошли лишь некоторые подвижки, призванные устранить антисемейные крайности революционной поры. В ка­ком-то смысле эти подвижки и впрямь не были лишены привкуса «термидорианства». Постепенно утвеpдившимся в общественном сознании теоретическим антиподом пат­риархальной сельской семьи стала не созданная европейской истоpией автономная, су- веpенная городская семья, уже пустившая пеpвые pостки в пpедpеволюционной Рос­сии, - она, напротив, критиковалась за «буржуазность», «индивидуализм» и пр. Пеpед мысленным взоpом советских идеологов, как и перед мысленным взором Троцкого, ви­тала семья, обуженная патеpналистской заботой госудаpства, обсфоенная разного ро­да коллективистскими формами (общественным воспитанием детей, коммунальным бы­том и т. д.) - кон^укция, напоминавшая идеализированное общинное устройство pусской деpевни с элементами сpедневековых утопий Кампанеллы или Кабэ либо анти­утопии Замятина. Это не только не облегчило модеpнизацию института семьи, но пpоло- жило путь к консеpвиpованию его аpхаичных фоpм.Практика же, если не считать не­скольких слабых попыток (например, хрущевские школы-интернаты), очень быстро от­казалась от следования «теории» и во многом стала возрождать ценности патриархаль­ной семьи. Запрет абортов, ограничение разводов, непризнание незарегистрированных браков, повышенное внимание к «моральному облику» при назначении на ответствен­ные должности, вмешательство «общественности» в семейные дела, преувеличенное целомудрие официального искусства и многое другое хорошо вписывалось в традици­онную систему представлений об идеальной, «добропорядочной», по деревенским мер­кам XIX века, семье и о методах социального контроля над нею. Постепенно сложилась

«семейная идеология», возрождавшая принцип человек для семьи и ставшая одной из опор всей официальной идеологии, основанной на принципечеловек для ...

Подобная идеология и вытекающая из нее практика искали опоры в реликтах об­щественного сознания и до поры до времени находили ее. Освященые историей семей­но-общинные коллективизм и эгалитаризм, равно как и постоянно декларируемая «чи­стота нравов», выглядели созвучными неопределенному «социалистическому идеалу». Как писали еще Маркс и Энгельс, «нет ничего легче, как придать христианскому аскетиз­му социалистический оттенок» 64 . Как крайне «революционная» антисемейная, так и консервативная просемейная идеологии сошлись в своем неприятии «семьи для чело­века» и, как могли, тормозили ее становление. Это помогло продлить дни старых прин­ципов семейного существования, а тем самым и всего социального здания, сложенного из семейных «кирпичиков». По точному замечанию Б. Миронова, «авторитарность меж­личностных отношений, привычная для крестьянской семьи, сыграла роль важной пси­хологической предпосылки установления авторитарного режима в стране. Широкие слои населения этот режим не пугал, не вызывал протеста, т. к. они с детства привыкли к авторитарным отношениям и просто не знали иных» 65 .

Население было инстинктивно враждебно многим демографическим и семейным переменам, ибо они вступали в непреодолимый конфликт с культурной традицией. В условиях этого конфликта десяткам миллионов людей пришлось на протяжении жизни переходить от усвоенных с детства ценностей и образцов поведения к новым, незнако­мым - задача заведомо невыполнимая. Массовое сознание долго не могло освобо­диться от заветов патриархальности. Еще в 1989 г., во время одного из опросов на пер­вое место среди качеств, которые матери хотели бы видеть у своих детей, вышло «ува­жение к родителям», что заставило вспомнить результаты сходной американской анке­ты 1924 г. Тогда американские женщины поставили это качество на второе место, но в 1978 г. у американок оно оказалось на седьмом. А вот независимость характера и вер­ность своим убеждениям, которые в 1978 г. поставили на первое место американские женщины, в советском опросе 1989 г. заняли пятую позицию 66 . В СССР целые поколения оказались маргинальными, потерявшими одну систему культурных ориентиров и не об­ретшими другую. В этом - главное отличие советского варианта демографического пе­рехода от западноевропейского. Его совершали люди, внутренне менее свободные, чем на Западе, в силу чего они и не могли в той же мере воспользоваться внешней свобо­дой, которую создавали объективные демографические перемены.

Но и не совершить его они не могли. Даже частичный возврат к принципу человек для... мог быть только временным. Модернизацию семьи он притормозил, но остано­вить ее он не мог. Старая патриархальная семья с присущими ей ценностями разруша­лась, а если принять во внимание драматические обстоятельства, которыми сопровож­далась гибель деревни в СССР, то и «уничтожалась». Но, вопреки представлениям рево­люционных теоретиков, семья как институт не отмирала, а лишь видоизменялась: харак­

терная для старой России многодетная, многопоколенная крестьянская семья дроби­лась и вытеснялась нуклеарной малодетной семьей городского типа.

Уже в довоенный период - между переписями 1926 и 1939 гг. - число городских семей увеличилось более чем вдвое, тогда как численность населения страны выросла не больше чем на 16%. В 1939 г. доля городских семей (в послевоенных границах СССР) в общем числе семей составляла 34 %, в 1959 г. - 48,4%, в 1970 г. - 58 %, в 1979 г. - 64%, в 1989 - 67,9%. Одновременно уменьшался средний размер семьи (в 1939 г. - 4,1 человека на семью; в 1959 г. - 3,7; в 1989 - 3,5), сокращалась доля крупных се­мей - с 5 и более членами (в 1939 г. их было более 35%, в 1959 - 26%, в 1989 - 18%) 67 . Еще более характерны данные по Российской Федерации (на среднесоюзные показатели сильно влияли южные республики СССР, где модернизация семьи шла на­много медленнее). В начале 20-х годов, когда большинство семей были сельскими, их средний размер составлял 5,6 человека, в немногочисленных городских семьях было, в среднем, 3,9 человека 68 . В 1989 г. доля городских семей составляла 73,7%, средний раз­мер семьи - 3,2 человека, доля семей с 5 и более членами - 12,6% (табл. 4.6).

Таблица 4.6. Некоторые характеристики семей Российской Федерации, 1926-1989 гг.

	1939	1959	1970	1979	1989 |
Доля городских семей, %
Средний размер семьи, человек
в том числе:
городской
сельской
Доля семей с 5 и более членами, %
в том числе:
городских				1 ,
сельских

Источник: Народонаселение. Энциклопедический словарь. М., 1994, с. 404.

Количественные сдвиги были неотделимы от глубоких качественных перемен в об­разе жизни большинства семей. Производственная деятельность вчерашних крестьян, оставаясь источником средств существования семьи, переместилась за ее пределы и превратилась для многих десятков миллионов новых горожан да и для значительной ча­сти сельских жителей - как мужчин, так и женщин, - в труд за зарплату. Снижение рождаемости сделало возможным почти поголовное вовлечение женщин во внедомаш-

нее пpоизводство, в СССР занятость в нем женщин на протяжении десятилетий была вы­ше, чем в любой другой стране, и в средних возрастах почти не отличалась от занятос­ти мужчин. Семейные и производственные обязанности отделились друг от друга в про­странстве и времени, их сочетание резко усложнилось. Основополагающие функции се­мьи, ее обpаз жизни, pитм фоpмиpования, семейные pоли, внутpисемейные отношения, семейная моpаль - все вступило в полосу обновления. К середине 80-х годов массо­вая советская семья уже очень мало напоминала любой из классических типов кресть­янской семьи, на протяжении тысячелетий служившей моделью семьи вообще.

4. 6. Революция чувств

Семейная революция, стоящая в ряду очевидных экономических и социальных пе­ремен, неотделима и от глубинных сдвигов в личной жизни людей, в эмоциональ­ном строе интимных человеческих отношений, связанных с полом.

Половое влечение человека - извечный источник боpьбы «культуpы» и «пpиpоды». Хpистианская культуpа в России, как и везде, на пpотяжении последнего тысячелетия наступала на пpиpоду, теснила ее, сфемясь ввести естественную жизнь плоти в социально пpиемлемые фаницы. Но возможности культуpы задавались уpов- нем истоpического pазвития, большого выбоpа методов воздействия на половое пове­дение людей у нее не было. Главным из них было подавление плоти. Культуpа откровен­но принижала все, что было связано с полом, самостоятельное значение плотского на­чала не признавалось, осуждалось как «похоть». Даже и в браке половая близость муж­чины и женщины была не более, чем терпима, и то лишь потому, что приводила к рож­дению детей. Еще Л. Толстой полагал, что «деторождение в браке не есть блуд; но. в мнении о том, что плотское общение хотя бы и с женой, ради одной похоти, греховно, есть правда» 69 . «Человек, - утверждал он, - должен всегда., - женат ли он или хо­лостой - быть по возможности целомудренным. Если он может быть настолько сдер­жанным, что не знает женщины вообще, то это самое лучшее, что он может сделать» 70 .

Христианский идеал целомудрия и действительное поведение людей, конечно, не совпадали, «культура» и «природа» находились в непрестанном конфликте. Реальная жизнь не укладывалась в узкие pамки господствующей культуpной ноpмы, то там, то здесь выплескивалась из них, так что никогда не было недостатка и в отклонениях от ноpмы, в «грехе».

Таким отклонением могло быть возвышение культуpного идеала любви, pоманти- зация вожделения, любовного чувства, опpавдывающая неподчинение pодителям, супpужескую невеpность, даже пpосто нелюбовь к жене или мужу, что тоже было фехом. Народное сознание оставляло место для воспевания телесной красоты, люб­ви, страсти. «Суд разит - песня отпускает, - писал Герцен. - Церковь предает ана­феме любовь вне брака - песня проклинает брак без любви» 71 . Но, пожалуй, более

частой формой отклонения от нормы - и словесной, и практической - было сни­жение идеала, его десакрализация, противопоставление ему грубой, возможно даже нарочито огрубленной, простоты нравов. Хороший пример такой десакрализации - собранные А. Афанасьевым в середине прошлого века эротические «Русские завет­ные сказки». Тогда они были изданы в Женеве, но больше ста лет не могли пробить­ся в родную страну, ибо оскорбляли стыдливость и патриотические чувства царских и советских цензоров. Грубоватая стихия эротической сказки, конечно, очень дале­ка от парадной, официальной половой морали, но, как писал Афанасьев, отнюдь не дает оснований для «обвинения русского народа в грубом цинизме». «Эротическое содержание заветных русских сказок, не говоря ничего за или против нравственно­сти русского народа, указывает просто только на ту сторону жизни, которая больше всего дает разгула юмору, сатире и иронии» 72 . Вся интонация афанасьевских сказок свидетельствует о том, что «природа» не подавлена «культурой», а лишь заключена в некую культурную оболочку, не очень к тому же прочную. Об этом, впрочем, говорят и сами нравы, никогда не отличавшиеся в России особой утонченностью. Новым для России XIX века оказывается не отклонение от культурной нормы, а нарастающая критика самой нормы.

Русское общество не могло рано или поздно не столкнуться с вызовом растущей по­ловой свободы. Такая свобода - естественное следствие распадения синкретическо­го мира, в котором дозволенное половое поведение всегда спаяно с чем-то другим - с браком, рождением детей, иногда - с особенностями социального положения, религи­озным ритуалом и пр. По мере перехода от «простого» к «сложному» обществу, соци­альный мир дифференцируется, половое поведение обособляется, становится самосто­ятельным, что требует и самостоятельной, «автономной» культурной оболочки для это­го вида поведения, нового общепризнанного основания социального контроля над ним - взамен разрушенных устоев традиционной половой морали.

Общество искало, стихийно нащупывало, вырабатывало такое основание. Переос­мысление «проблемы пола» нелегко давалось российскому девятнадцатому веку, впрочем, и двадцатому тоже, им трудно было принять новый, более свободный взгляд на отношения полов, который несла менявшаяся жизнь. Да и сама проблема была не всеми замечена. В. Розанов упрекал Писарева и Белинского, «о „поле" сказавших не больше слов, чем об Аргентинской Республике, очевидно, не более о нем и думав­ших» 73 , своих современников - религиозных философов (Флоренского, Булгакова и других), которые «ничего не сказали, и главное, не скажут и потом ничего о браке, се­мье, поле», В. Соловьева, который написал философскую работу «Смысл любви», но «ни одной строчки в десяти томах «Сочинений» не посвятил разводу, девственности вступающих в брак, измене и вообще терниям и муке семьи» 74 . В свою очередь, Бердя­ев поддержал усилия Розанова, который «первый с невиданной смелостью нарушил условное лживое молчание» и «заявил во всеуслышанье, что половой вопрос - самый важный в жизни, основной жизненный вопрос, не менее важный, чем так называемый

вопpос социальный, пpавовой, обpазовательный и дpугие общепpизнанные, получив­шие санкцию вопpосы» 75 .

Сам тон этих замечаний говоpит о том, что pусское общество созpело для шиpокого обсуждения «полового вопpоса». Но пpетензии философов и публицистов начала века на какое-то особое пеpвенство в его постановке едва ли обоснованы - они давно были подняты в pусской культуpе, и не случайно почти все эти философы и публицисты выступали очень часто как интеpпpетатоpы Пушкина, Толстого или До­стоевского. Просто к началу XX века сама проблема приобрела другие общественные масштабы, из элитарной стала массовой. Русское общество оказалось на пороге сме­ны или, во всяком случае, очень сильного обновления культурной, нравственной и правовой основы всей системы отношений между полами, вообще всех отношений, связанных с половой жизнью человека, - это и придало неновому уже вопросу но­вое, громкое общественное звучание.

Естественно, что порыв к обновлению натолкнулся на глубоко эшелонированную оборону традиционных культуры и половой морали, теснимых новой этикой половой жизни. Одна из «линий обороны» заключалась в том, чтобы вообще вывести вопросы пола за пределы мира культуры, истолковать их как «естественные» и потому подвласт­ные вечным, а не исторически меняющимся законам: не что-то новое появилось, а «так всегда было». На это, в частности, были направлены усилия Розанова. Его обостренный интерес к вопросам пола мог иметь, конечно, какие-то личные причины, но сквозь трак­товку им этих вопросов просвечивает расколотое сознание консерватора, живущего на переломе эпох и готового принять, оправдать, даже приветствовать «инструменталь­ные» перемены, но при условии, что главные социальные установления прошлой жизни остаются нетронутыми.

«Вся-то область эта - биологическая, и не „моральная" ине анти- „моральная", а просто - своя, „другая"» 76 . В социальных ролях мужчин и женщин главное - их био­логическая заданность, она больше всего и предопределяет успешность играния ролей. «Наибольший самец и наибольшая самка суть: 1) герой, деятель; 2) семьянинка, домо­водка» 77 . Во всех же случаях выхода за пределы ролей, их смешения надо искать не плоды неустанного вращения колеса истории, а следы извечного присутствия «содоми- стов», «третьего пола», «людей лунного света».

В начале XX века откровенные, нередко эпатирующие рассуждения Розанова о вопросах пола могли казаться очень современными. Однако именно современность привлекала его меньше всего. Казалось, что Розанов восстанавливал пол в его пра­вах, на деле же он осуждал современные формы раскрепощения пола или хотя бы его «одомашнивания», постоянно противопоставлял им добродетели половой жизни далекого прошлого, которые он сам выдумывал и ставил на котурны своей цветастой риторики. «Брак и семья в Европе органически, окончательно испорчены, и не рас­цветут, пока не отцветет Европа», - утверждал он, противопоставляя Европе мусуль­ман и древних евреев, древнюю Грецию и древний Египет, о которых он мало что

знал 78 . Он с презрением писал о «наших невских проститутках», «этих чахлых, нама­занных, пьяных, скотски ругающихся и хватающих вас за рукав особах», и тут же - с восторгом, чуть ли не как о воплощении «вечной женственности» - о египетских ритуальных, храмовых проститутках, «редких и исключительных существах, которые неопределенно и беспредельно отдавались мужчинам» 79 . Он осуждал даже «еженощ­ное спанье вместе жены и мужа», едва ли не ответственное за «обломовский харак­тер русских», - а надо бы как «у древних греков, палестинских евреев и теперешних мусульман», у которых «муж посещает жену свою, живущую отдельно в своем ша­тре» - тогда и совокупление происходит лучше и народы обладают совсем не обло­мовским характером, а «высоким здоровьем и красотой» 80 . «Сексуальность, которую Розанов прославлял и стремился освободить от викторианских ограничений, не бы­ла выражением индивидуального желания или определяющей чертой современной освобожденной личности, но сходной с религиозной верой духовной силой, которая подпирает мощные иерархии традиционного общества» 81 .

«Патриархальный эротизм» Розанова представлял одну - консервативную, оборо­няющуюся - сторону в разыгрывавшемся в России культурном конфликте вокруг все­го, что было связано с полом. Но будущее, по-видимому, принадлежало все-таки другой, наступавшей стороне. Она шла навстречу переменам и искала новой культурной, ценно­стной оболочки для старого, как мир, эротического влечения.

Такой «оболочкой», мало-помалу превратившейся в саму суть любовного чувства, в российской, как ранее в европейской культуре, стала «романтическая любовь», то, что Тол­стой называл любовью-влюблением, плотское влечение, обогащенное глубоким эмоцио­нальным переживанием. И это произошло не в каких-то особо привилегированных сло­ях - их эмоциональная жизнь и прежде была более развитой, - коснулось не каких-то необычных, исключительных случаев. Нечто новое вошло в повседневную жизнь каждого, стало постепенно массовым достоянием - разумеется, прежде всего как идеальная нор­ма, как ценность, но это не могло не влиять и на реальное массовое поведение. Оно никог­да не соответствует идеалу, но всегда в той или иной степени ориентируется на него.

Перемены вызрели в повседневной жизни, потому что сама эта жизнь мало-помалу становилась иной. В России еще и в XIX веке молодые люди вступали в брак по выбору родителей (а до освобождения крестьян, бывало, и помещика), а не по своему собствен­ному. Женщина могла уступить насилию, но не страсти. Любовное наслаждение не от­носилось к числу санкционированных культурой первостепенных супружеских ценнос­тей, экономические и социальные соображения весили больше. Г. Успенский свиде­тельствовал, что семьи в русской деревне иной раз именовались «запряжками», причем наименования для семейных отношений так же нередко брались из сельскохозяйствен­ного лексикона: женился - «влез в хомут», или «походи-ка в моих оглоблях», или «на­трешь холку-то» и т. д. 82 - тут было не до любви. В брак вступали очень молодые, не­зрелые люди, почти дети, еще не готовые чувствовать по-настоящему. В этом сказыва­лась своя мудрость - женить старались помоложе - «пока половой инстинкт заглуша­ет в парне все остальные соображения, пока воля послабее, чтоб не женился по собст­венному желанию да не выбрал неугодной жены» 83 . Ходу назад после женитьбы не бы­ло, оставалось жить по старинной формуле: «стерпится - слюбится». Следовало ли удивляться, что «попадаются жены, что по году и по два не зовут даже своих мужей по имени; долгое время дичатся их, избегают оставаться наедине; обращаются с ними гру­бо, как бы обиженные или раздраженные чем-либо» 84 . А что касается собственно «сек­са», то «сожительство Ивана с женой в тесной связи с его сытостью или голодом, а так­же с выпивкой вина. Отъевшийся осенью Иван да еще после «шкалика» почти всегда неумерен. А Иван голодный, в рабочую пору, например, собственно не живет с женой. Жену, конечно, не спрашивают о ее желаниях» 85 .

Сама жизнь, таким образом, оставляла очень мало места для развитого любовного чувства, что и получало отражение в культуре, в санкционированном ею понижении ценности любви, ее трактовке как чисто плотской, в противопоставлении возвышенно­го духовного низкому телесному. А это неизбежно означало сохранение сильного напряжения, всегда грозившего выходом «природы» из-под контроля культуры. Пока в обществе сохранялась незыблемость принципа человек для., удерживалось и хрупкое равновесие «верха» и «низа». Когда же развитие общества и человека стало мало-по­малу обесценивать этот принцип, равновесие нарушилось, и освященные традицией бpак и семья стали во^иниматься как тюpьма плоти. Беpдяев писал, что в Новое вpемя семья часто пpизнается могилой любви 86 .

Западная Европа встретилась с этой проблемой раньше, чем Россия. Здесь со време­ни Ренессанса начинают складываться новые представления о целостной, гармоничной личности, и пpиходит новое понимание эpотического влечения, требующее «преодоле­ния средневекового дуализма „верха" и „низа", путем слияния возвышенного чувства и физической сексуальности» 87 , пpиходит способность по-новому чувствовать, намного глубже и ярче, чем прежде, переживать любовное чувство. В России то же происходило в XIX веке - в эпоху стремительного роста фажданского самосознания русского чело­века. Менялись воззрения, менялось, по-видимому, и реальное поведение людей.

Историк Н. Костомаров, описывая домашнюю жизнь и семейные нравы XVI-XVIIве­ков, отмечал, что «в отношениях между двумя полами. видели одно лишь животное влечение» 88 . С. Соловьев писал, что хотя цеpковь «стаpалась внушить, что бpак есть та­инство, к котоpому должно пpиступать с благоговением, но общество смотpело на него дpугим взглядом и выфажало этот взгляд в „нелепых козлогласованиях и бесстыдных словесах", котоpыми пpовожали жениха и невесту в цеpковь» 89 . У обоих авторов речь идет о допетровской эпохе, но их воззрения принадлежат XIX столетию, когда в России прокладывали себе дорогу новые представления об отношении полов и все лучше осо­знавалось, что в отношениях мужчин и женщин, соединенных не по их воле, должна бы­ла преобладать грубая чувственность, которою уже не мог довольствоваться обновляв­шийся человек.

Внутренний мир его личности разрастался, обогащался, индивидуальное, интимное приобретало все большую цену, глубже и полнее переживалось и эpотическое влече­ние. Люди начинали задумываться о правах индивидуальных, избирательных, человече­ских чувств, которые не пpизнаются в мире соборного человека, не осознающего себя как автономную индивидуальность. В таком мире, говоря словами Герцена, «любовь к лицу» уступает место «вообще любви к полу». «Но именно только личное, индивидуаль­ное и нравится, оно-то и дает колорит, tonus, страстность всей нашей жизни. Наш ли­ризм - личный, наше счастье и несчастье - личное счастье и несчастье» 90 . Эротичес­кое влечение срасталось с «любовью к лицу», «распятое тело воскресало. и не стыди­лось больше себя; человек достигал созвучного единства, догадывался, что он сущест­во целое, а не составлен, как маятник, из двух разных металлов, удерживающих друг друга, что враг, спаянный с ним, изчез» 91 .

Позиция Герцена - промежуточный итог изменений в русской культуре, которой уже с начала XIX века пpишлось всеpьез осваивать новую ситуацию, вырабатывать но­

вый язык, новую систему образов, новое зрение, новую моpаль. Это - время создания первых шедевров русской любовной лирики. Еще Державин мог писать, обращаясь к своей невесте: «Как счастлив смертный, кто с тобой проводит время! /Счастливее того, кто нравится тебе». Здесь декларируемое счастье даже и не предполагает ответного чувства. Совсем не то у Пушкина:

Когда б вы знали, как ужасно Томиться жаждою любви,

Пылать - и разумом всечасно Смирять волнение в крови;

Желать обнять у вас колени И, зарыдав, у ваших ног Излить мольбы, признанья, пени,

Все, все, что выразить бы мог.

Имея в виду эти и другие стихи Пушкина, А. Ахматова писала о создании в русской поэзии «языка любовных переживаний» 92 . Раньше он не был ей нужен, ибо он не был нужен обществу. Начиная с Пушкина, высокая русская культура стремилась заполнить пропасть между «низом» и «верхом», между чувственным и духовным, возвысить пер­вое до второго, сблизить их - подобно цветаевской Федре:

Утоли мою душу! (Нельзя, не коснувшись уст,

Утолить нашу душу!) нельзя, припадя к устам,

Не припасть и к Психее, порхающей гостье уст.

Утоли мою душу: итак, утоли уста.

Какое-то время многим пишущим людям казалось, что любовные переживания - «господское» дело, простой же народ и любит «по-простому», не поднимаясь выше уровня грубого чувственного влечения. В конце пpошлого - начале нынешнего века многие наблюдатели наpодной жизни были убеждены, что нравы даже падают. «Пе­чальные «фешки», к несчастью, с каждым годом все пpибавляются и пpибавляются. Все чаще и чаще можно всфетить сpеди ^естьян случаи супpужеской невеpности. Ви­новны тут и отхожие пpомыслы, и солдатчина, pанние бpаки здесь положительно pас- тлевают нpавственность сельской молодежи, в конец извpащают ее. За последнее вpемя выбивается наpужу более фустное и ос^бительное явление снохачества» 93 . О снохачестве (сожительстве отца с женой сына) тогда много писали. По свидетельству автоpа конца XIX века, «часто пpиходится слышать pаспpостpаненный по всей России pассказ о том, как тянули колокол и до тех поp не могли поднять его, пока не были уда­лены снохачи» 94 .

Ни ранние браки, ни снохачество не были, конечно, новостью в русской деревне. Критика же «падения нравов», скорее всего, отражает сдвиги в общественном созна­нии, появление каких-то иных, более высоких моральных критериев. Но и реальное массовое поведение тоже, видимо, менялось, что давало пищу для критики. Во второй половине XIX века историческое движение захватило все слои русского общества, рано или поздно новый мир чувств должен был открыться и мещанину и крестьянину. Нравы стали меняться, становиться более свободными, нарушения вековых правил - более смелыми и открытыми.

Жалобы на падение нравов всегда слышны в переломные эпохи, столкновение ста­рых и новых нравов - одна из сторон обычного для таких эпох конфликта внутри куль­туры. Нараставшая «революция чувств» расширяла и углубляла этот конфликт. По за­мечанию Бердяева, христианство создало не только монашеский аскетизм, отрицание пола и любви, - из христианства вышел и романтизм - «хранитель личного начала в поле и любви» 95 . Но даже если отрицание половой любви и ее романтизация выросли из одного корня, очевидно, что им не так просто ужиться друг с другом. Конфликт здесь неизбежен. Романтизация любви всегда и везде встречала сопротивление тех, кто ви­дел в ней угрозу соборным нравственным устоям. Так было и в России. Пушкин, говоря о любовном чувстве с откровенностью, недоступной его предшественникам, окружил его не только ореолом возвышенности и чистоты, но и романтическим ореолом свобо­ды. Последнее уже тогда не пришлось по душе поборникам принципачеловек для ... И. Киреевский хотел бы, чтобы автор «Цыган» представил в этой поэме «золотой век», «где страсти никогда не выходят из границ должного». Такая мысль, по его мнению, «могла бы иметь высокое поэтическое достоинство. Но здесь, к несчастью, прекрасный пол разрушает все очарование и между тем, как бедные цыганы любят „горестно и труд­но", их жены „как вольная луна на всю природу мимоходом изливают равное сияние". Совместимо ли такое несовершенство женщин с таким совершенством народа?» 96 .

По мере того как любовное чувство приобретало все большие права и умножалось число связанных с этим конфликтов, усиливалась и реакция на эту новую ситуацию, про­являвшаяся, в частности, во все новых попытках сорвать с любви ее романтические по­кровы. Стихия страсти в романах Достоевского сеет вокруг себя беду, калечит человече­ские судьбы. Мир страсти - это мир, в котором проматываются состояния, летят в огонь пачки денег, нарушаются обеты, оскорбляется добродетель, совершаются убийства. «Гря­нула гроза, ударила чума, заразился и заражен доселе, и знаю, что уж все кончено, что ни­чего другого и никогда не будет», - вот страсть у Достоевского. Анализируя изображе­ние любви у Достоевского, открывшего «в русской стихии начало страстное и сла­дострастное», Бердяев пишет, что «в русской любви есть что-то темное и мучительное, непросветленное и часто уродливое. У нас не было настоящего романтизма в любви» 97 .

Бердяев видит в этом «ущербность нашего духа», но не есть ли видение любви До­стоевским и его интерпретация Бердяевым попросту лишь отражение конфликта двух культуp и двух нpавственностей, на ко^ый было обpечено обновляющееся pусское общество XIX-XXвеков? Внутренняя напряженность такого конфликта не обязательно связана с его внешними масштабами, она может быть в большей степени обусловлена его новизной. Развитие конфликта в ограниченной социокультурной среде, например у городской интеллигенции, может породить решения, которые со временем окажутся пригодными и для других слоев общества, охваченных тем же конфликтом, но такие ре­шения даются нелегко и находятся не в один прием.

Беззащитность человека перед любовной страстью, как она представлена в рус­ской литературе, порой кажется чрезмерной. У Достоевского, строго говоря, вообще нет реальной страсти, а лишь окружающие ее громы и молнии, довольно искусственно связанные с поступками его персонажей, но зато всегда очень опасные. У Толстого, на­против, страстное любовное влечение предстает во всей его чувственной полноте, но тоже очень часто как непобедимый внутренний враг, «дьявол». Деромантизация лю­бовного чувства, часто переплетающаяся с его романтизацией, глубоко укоренилась в русской культурной традиции и обнаруживается иногда самым неожиданным образом, например, у Набокова. В этом сказывается непреодоленная переходность культуры, ее неготовность порвать со старым порядком вещей в том, что касается половой жизни человека.

Эта неготовность была еще велика в предреволюционной России и дала себя знать очень скоро после революции. Антисемейный пафос ранней революционной поры был не в последнюю очередь связан с упрощенными до предела взглядами на отношения полов, нередко сводившими их к чистой физиологии - но, собственно, ничего иного и не могло остаться после демонстративного отказа от традиционной культуры, религии и т. п. Социологические опросы 20-х годов показывали значительное упрощение нра­вов городской молодежи: рост добрачных и внебрачных связей, причем не только у мужчин, но и у женщин, большую снисходительность к ним, оправдание поверхностных, мимолетных контактов. Все это казалось очень революционным, в либерализации по­ловой жизни видели «сексуальную революцию», созвучную политической революции.

На самом деле, истинная революция могла совершиться и отчасти уже совершилась не в самом сексуальном поведении, а в механизмах социокультурного управления им. Перемены в поведении могли стать долговременными только в том случае, если измени­лись главные побуждения к нему, глубина любовного чувства и смысл эротического же­лания. Биологическая основа желания осталась та же, что была всегда, но над ним все­гда надстраивается еще нечто, привнесенное культурой. В России к началу XX века эта надстройка изменилась, расширилась. С появлением и распространением золотой мо­неты «романтической любви», медная монета примитивного «секса» не перестала суще­ствовать, но сильно упала в цене. В этом и заключался главный - и действительно ре­волюционный - сдвиг. Он-то и позволяет резко ограничить поле внешних санкций, ка­сающихся половой жизни. Половая мораль делается более свободной, человек сам ста­новится контролером своего полового поведения, общество же при этом отнюдь не впа­дает в свальный грех. Эта перемена прочитывается как «сексуальная революция», но в основе ее лежит более важная, основополагающая революция чувств.

Если такая революция и началась в дореволюционной России, то она затронула лишь небольшую часть ее населения и не создала еще предпосылок, необходимых для массовых перемен полового и семейного поведения. Радикализм советской сексуаль­ной революции начала 20-х годов был преждевременным. Конечно, и тогда были по­пытки вписать внезапно выросшую половую свободу в новый, «современный» культур­ный контекст, противопоставить свободный, но романтизированный «крылатый эрос» бескрылому, не поднимающемуся выше примитивного физиологического влечения. Однако сам новый культурный контекст еще отсутствовал или был крайне неразвитым, общество не было готово к большей половой свободе, как оно не было готово к боль­шей индивидуальной свободе вообще. Поэтому очень скоро новая половая мораль стала трактоваться как проявление буржуазного эгоизма и индивидуализма - в ущерб интересам коллектива. Как писал один из авторов тех лет: «Пролетариат имеет все ос­нования для того, чтобы вмешаться в хаотическое развертывание половой жизни». «Половая жизнь перестает быть „частным делом отдельного человека"». «Допустима половая жизнь лишь в том ее содержании, которое способствует росту коллективист­ских чувств, классовой организованности, производственно-творческой боевой готов­ности, остроте познания» 98 .

Дело кончилось отторжением всех социокультурных нововведений в области отно­шений полов и довольно жесткой традиционалистской реакцией 99 . Начиная с 30-х го­дов в официальной советской морали воцарились критерии целомудрия, которым поза­видовала бы и викторианская Англия. Казенное ханжество проникло в частную жизнь граждан, пропитало литературу и искусство. В середине XX века Анна Ахматова, чьим го­лосом впервые в русской культуре заговорило женское любовное чувство, - подобно тому, как за сто лет до нее в поэзии Пушкина впервые выразилось чувство мужское, - была заклеймлена как «блудница» 100 . В послевоенные десятилетия, когда сексуальная революция развернулась во всем мире, лицемерная советская мораль продолжала от­стаивать нормы полового поведения чуть ли не домостроевского образца.

Но теперь уже эти традиционые нормы не соответствовали духу изменившегося об­щества, ибо совершенно иной стала массовая повседневная практика. В стране, где практически все официальные и неофициальные супружеские пары регулируют дето­рождение, вряд ли кто-нибудь искренне думает, что зачатие есть единственная цель по­лового акта. Ясно и то, что обособление полового поведения вовсе не означает всеоб­щего перехода от упорядоченных половых отношений к случайным связям. От этого как раз удерживает возросшая требовательность к половому общению, к его качеству, свя­занному с ним эмоциональному переживанию. Но с изменением функционального смысла половой близости большее значение приобретает ее гедонистическая составля­ющая и полнее раскрывается эротическое начало половых отношений, в том числе, а может быть и в первую очередь, отношений супружеских, которым старая синкретичес­кая традиция отказывала в праве быть самостоятельным источником наслаждения. С некоторым опозданием это историческое нововведение пришло и в СССР. С. Голод, ссы­лаясь на исследования сексологов и сексопатологов, отмечает значительные перемены в половом поведении супругов за несколько последних десятилетий 101 .

Разумеется, перемены в половом поведении затрагивают отнюдь не только область супружеского секса. Возвращаются многие элементы свободы половых отношений, ко­торые существовали в России в двадцатые годы и тогда были откровением для всего ми­ра, а в 80-е стали обычными для всего мира, но непонятными жителям СССР. Более тер­пимым становится отношение к внебрачным связям, к раннему началу половой жизни, к однополому сексу. Сопоставляя имеющуюся информацию о реальностях половой жиз­ни в России и США в конце 80-х годов, И. Кон приходит к выводу, что, при всех возмож­ных оговорках, «российские сексуальные ценности, установки и поведение очень сход­ны с западными и связаны с одинаковыми проблемами и противоречиями» 102 . Правда, он же отмечает, что российская половая культура в своей эволюции примерно на чет­верть века отстает от западной 103 .

С. Голод попытался дать количественную оценку сдвигов в «качестве» половой жизни за последние десятилетия. Он выделяет пять типов сексуальных отношений мо­лодых людей, которые он - в зависимости от степени избирательности при выборе партнера, эмоциональной вовлеченности, истинной интимности отношений - назы­вает «любовным», «гедонистическим», «познавательным», «рекреационным» и «ре­лаксационным» 104 . Изучая с помощью специальных опросов, проведенных в 1965, 1972 и 1995 гг., реальное поведение молодежи (возраст начала половой жизни, отношение к добрачным связям, побудительные мотивы вступления в них, тип партнера), Голод от­метил «непрерывный рост любовного типа, при некотором колебании гедонизма». В совокупности эти два типа составляли: в 1965 г. - 35%, в 1972 г. - 49%, в 1995 г. - 65%. Доля же тех, кто был вовлечен в отношения более примитивного типа - «рекре­ационный» и «релаксационный» - сокращалась (44% - в 1965 г., 39% - в 1972 г., 18% - в 1995 г.). Это дало основания утверждать, что, «несмотря на рост числа моло­дых людей, вовлеченных в сексуальные контакты до брака, и на снижение возраста на­чала указанной активности, качественная сторона сексуальных отношений в целом улучшается» 105 .

4. 7. Второй демографический переход

□ дин из главных смыслов демографической модернизации заключается в пере­носе центра тяжести социального контроля над демографическим и семейным поведением людей с социетального на индивидуальный уровень: контроль со стороны государства, церкви или соседской общины уступает место самоконтролю, и одновременно резко расширяется свобода индивидуального выбора во всем, что каса­ется личной жизни человека.

Этот важнейший сдвиг - естественное следствие изменения объективных условий человеческого существования. Снижение смертности сделало ненужной прежнюю вы­сокую рождаемость. Снижение рождаемости и распространение планирования семьи разрушило синкретизм демографического поведения, слитность трех его составляю­щих: матримониального, полового и прокреативного поведений, сделало их относитель­но независимыми друг от друга 106 . Таким образом был нанесен сильный удар по синкре­тизму всего традиционного мира и расширены предпосылки нового структурирования, рационализации массового поведения и одновременно его усложнения. Многократно увеличилось возможное разнообразие вариантов индивидуальных жизненных путей.

Не удивительно, что старая система отношений, норм, институтов, приспособленная к прежнему, более простому и менее разнообразному миру, оказалась в кризисе. Низ­кая и продолжающая снижаться pождаемость, все меньшее число заpегистpиpованных бpаков и pост числа свободных союзов и дpугих фоpм совместной жизни, ослабление прочности брака и увеличение числа pазводов и внебpачных pождений, растущее заме­щение семейной солидарности солидарностью социальной, эмансипация детей и пожи­лых, упрощение семейных нравов, гибкость семейной морали - признаки новейших перемен, которые затронули все звенья процесса формирования семьи, все стороны ее жизнедеятельности и очень плохо вписываются в казавшиеся незыблемыми тысячелет­ние нормы человеческого общежития. Везде, где такие перемены дают о себе знать, они нередко воспринимаются как свидетельства тяжелого кризиса современной семьи и да­же всего современного общества.

Такому взгляду противостоит стремление к более уравновешенной оценке плодов модернизации. Разумеется, нельзя отрицать хорошо известных проблем, возникающих в связи с падением рождаемости, старением населения, нестабильностью брака, ростом числа свободных союзов и внебрачных рождений, большим числом искусственных абортов, распространением СПИДа и т. п. Но не следует забывать и о другой чаше ве­сов, на которую ложатся приобретения ХХ века: расширение свободы выбора для муж­чины и женщины как в семейной, так и в социальной области, равенство партнеров, большие возможности контактов между поколениями, удовлетворения личных потреб­ностей, самореализации и т. д. Совокупность происходящих перемен иногда обознача­ют термином «второй демографический переход» 107 . Его смысл усматривают «в возpас- тающей ценности индивидуальной автономии и индивидуального пpава выбоpа» и ви­

дят в нем естественный спутник модернизации и демократизации. Поэтому, полагает, в частности, бельгийских демограф Лестег, один из авторов концепции «второго демогра­фического перехода», «то же, что сейчас обусловливает сфемление к демо^атии в Восточной Евpопе, как и в дpугих частях миpа, пpокладывает там путь и втоpому де- мофафическому пеpеходу. Эпоха pастущего pелигиозного и политического контpоля над индивидуальной жизнью человека, котоpая с такой жестокостью утвеpдилась на За­паде со вpемен Рефоpмации и Контppефоpмации и котоpая длилась до втоpой полови­ны ХХ века, пpишла к концу» 108 .

В самом деле, в России и в других бывших республиках СССР как позднего советско­го, так и постсоветского времени, налицо все признаки модернистских изменений, свой­ственных западным странам второй половины XX века. О некоторых из них, таких как резкое снижение рождаемости, уже говорилось выше. Перемены очень сильно затрону­ли процесс заключения и распадения браков. С одной стороны, снижение смертности значительно уменьшило вероятность прекращения брака вследствие овдовения, сей­час оно остается главной причиной прекращения брака лишь в старших возрастных группах. Для более молодых супругов роль овдовения намного меньше, чем прежде. Ес­ли в конце прошлого века из каждых 100 брачных пар, образованных сверстниками в возрасте 20 лет, имели шанс не распасться из-за смерти одного из супругов до дости­жения ими 50-летнего возраста лишь 54, и даже во второй половине 20-х годов нашего столетия - только 63, то к середине 80-х годов этот показатель повысился до 79 109 .

С другой стороны, резко возросла вероятность распадения брака из-за развода. До революции Россия практически не знала развода, число разводов на 1000 брачных пар составило в 1897 г. 0,06, в 1913 г. - 0,15. В конце 70-х годов этот показатель был в сто раз выше: 15,2 на тысячу - в основном за счет европейских республик СССР, ибо в За­кавказье и Средней Азии разводов все еще было немного. Важную компенсирующую роль играли повторные браки, в 1985 г. они составили 20% всех браков. Но если преж­де они смягчали последствия овдовения, то теперь - в основном последствия развода. По оценке М.Тольца, при уровне брачности и разводимости 1978-1979 гг. имели шанс вступить в повторный брак после развода 40% мужчин и 34% женщин, при уровне 1988 г. - соответственно 73% мужчин и 52% женщин. Возможно, эти шансы были да­же выше, потому что статистика учитывала только зарегистрированные браки разведен­ных, а на деле немалое число браков не получало юридического оформления.

Динамика браков и разводов свидетельствовала о растущей матримониальной мо­бильности населения, которая с неизбежностью расшатывала традиционный пожизнен­ный брак. Это вызывало обычную в подобных случаях морализаторскую критику, рас­суждения о «падении нравов», которая затрудняла понимание происходивших перемен во всей их совокупности. В действительности, если учесть долговременное совокупное действие всех изменений в брачной биографии людей на формирование и жизнь се­мей, то их общий итог был положительным. По сравнению с концом прошлого века, ожидаемая продолжительность жизни в браке выросла у мужчин примерно на 6, а у женщин - на 5 лет 110 . Тем не менее расшатывание привычных способов формирова­ния семьи продолжалось. Одним из его проявлений стало умножение нерегистрируе- мых брачных союзов.

В СССР не было никакой официальной статистики нерегистрируемых браков, об их числе можно было судить только косвенно, например, по числу внебрачных рождений. Но было ясно, что число таких браков растет, а общественное мнение становится более терпимым к ним. В 1989 г., по данным одного из опросов, 22,5% опрошенных считали неприемлемым брачное сожительство без официальной регистрации, однако, по мере перехода к более молодым возрастам, доля таких ответов быстро падала. Среди пожи­лых людей в возрасте 60 лет и старше их было 47,3%; среди молодежи в возрасте до 20 лет - только 13,8%. Этот же опрос показал, что более снисходительно относятся к не­зарегистрированным бракам люди с более высоким уровнем образования 111 . Большая терпимость к альтернативным формам семьи сочеталась с признанием семьи одной из важнейших ценностей: 89,5% опрошенных предпочитали вступить в брак и жить в се­мье. Общественное мнение было гораздо более терпимо к незарегистрированным бракам, нежели к сознательной бездетности 112 .

Российская микроперепись 1994 г. впервые позволила оценить долю лиц, живу­щих в незарегистрированном союзе. По данным микропереписи, на долю состоящих в таких союзах приходилось 6,5 % мужчин и 6,7% женщин, считавших себя состоя­щими в браке. Эти показатели близки к наблюдавшимся в середине 80-х годов в Ве­ликобритании, Франции, Нидерландах, заметно ниже, чем в Швеции (20%), Норве­гии и Финляндии (по 11%), но выше, чем в Италии (1%), ФРГ (5%), Австрии (4%) и Венгрии (3%) 113 .

Смысл свободных сожительств может быть разным. В них может проявляться как действительное «падение нравов» и легкомысленное отношение к супружеским отно­шениям, так и, напротив, более ответственное отношение к ним, нежелание юридичес­ки оформлять не проверенную опытом совместной жизни связь. В обоих случаях они заменяют некоторое количество юридически оформленных союзов, одним из следствий чего может быть отмечаемое статистикой снижение брачности, ибо оно оценивается по данным о зарегистрированных браках.

С распространением незарегистрированных браков связан, по-видимому, и быст­рый рост числа внебрачных рождений. Их доля была высока сразу после окончания Второй мировой войны (в Российской Федрации свыше 24% в 1945 г.). К 1970 г. она по­низилась до 11 %. Но в 80-е годы эта доля снова стала быстро расти и к середине 90-х годов превысила 20%.

«Второй демографический переход» на Западе ознаменовался распространением раннего, часто до вступления в брак, отделения детей от родительской семьи. Для СССР это не было характерно. Но отделение от родителей молодых супругов, нетипичное для

дореволюционной крестьянской России, становилось все более обычным. А. Волков, специально изучавший вопрос на представительном статистическом материале, относя­щемся к первой половине 80-х годов, показал, что подавляющее большинство молодых супругов стремилось жить отдельно от родителей: живущие вместе с родителями, как правило, хотели отделиться, а живущие отдельно не хотели соединяться 114 . По данным Волкова, более 1/3 лиц, живших до брака вместе с родителями, отделялись от них сра­зу же после вступления в брак. За первые 10 лет брака от родителей отделялись 59% молодых семей, а так как еще примерно 16% таких семей за это время распадались, то неотделенными от родителей по истечение 10 лет брака оставалось всего 25% семей. Процесс отделения детей был сильнее выражен в европейских республиках, особенно у городского населения и значительно слабее - в республиках азиатской части стра­ны, в первую очередь, у сельских жителей 115 . На практике процесс разделения семей до известной степени сдерживался трудностями с получением жилья, если бы их не было, этот процесс, вероятно, шел бы еще более интенсивно.

Второй демографический переход - этап демографической модернизации, в кото­рый даже продвинутые западные общества вступили сравнительно недавно - в по­следней трети XX века. Советское общество также прошло по этому пути довольно да­леко, что может показаться неожиданным, если учесть типичные для СССР реликтовые семейную идеологию и шкалу ценностей. Но, может быть, в этом сказались коренные особенности демографической модернизации, которая затрагивает буквально каждого и затрагивает очень глубоко.

«Замутить гайки» семейной жизни в анонимном гоpодском обществе намного сложнее, чем в условиях сельской общины. Живая семейная стихия в таком обществе гоpаздо меньше поддается тоталитаpному контpолю, чем, скажем, пpоизводство или pаспpеделение матеpиальных благ либо поведение людей в служебной обстановке. Конечно, в СССР и семья не была обойдена вниманием тоталитаpного госудаpства, в 30-е - 50-е годы семейные свободы были сильно стеснены. Но все же частная жизнь не знала всепpоникающего тоталитаpного надзоpа, столь хаpактеpного для публичной жизни тех лет, а со временем первой ощутила признаки приближавшейся либерали­зации. В обществе, котоpое не пpизнавало свободы тоpговли, свободы пеpедвижения, свободы слова или печати, свободы совести, семья поpой пользовалась довольно большой свободой. Возможно, это было следствием молчаливого компромисса, уступ­кой, которую тоталитарное государство делало своим гражданам для того, чтобы со­хранить за собой контроль в экономике, политике, других областях, казавшихся более важными, и хоть как-то компенсиpовало отсутствие в СССР многих важнейших ^аж- данских свобод. Имели значение и весьма неопределенные взаимные экономические обязательства членов семьи, незначительная роль института наследства при отсутст­вии частной собственности и т. п.

Так или иначе, но частная, семейная жизнь в СССР во многих ее пpоявлениях была более свободной по сpавнению как с жизнедеятельностью дpугих социальных институ­тов советского общества, так и с семейной жизнью большинства людей в недалеком

пpошлом, в условиях довольно жесткой деpевенской цензуpы, а порой и с семейной жизнью граждан многих западных стран. Конечно, эта свобода была все же относитель­ной, ограниченной подконтрольностью всех других областей советской жизни. Но по­степенно она расширялась. Семья и ее члены, живущие в гоpодских кваpтиpах (все ча­ще в отдельных), в анонимном гоpодском пpостpанстве, в возpастающей степени чувст­вовали свою автономность, пpидавали все большее значение сувеpенитету семейной жизни, ее пpиватному хаpактеpу, личному и индивидуальному в ней. Частная жизнь лю­дей, в том числе и привилегированных, верхушечных слоев советского общества, все ху­же укладывалась в узкие рамки официальной советской семейной морали.

На этом противоречивом фоне постепенно складывалась новая социокультуpная почва, на ней худо-бедно пpиживались тpадиции доpеволюционной «буржуазной», гоpодской семьи. Сильно подоpванные, они все же не исчезли, сохpанившиеся их pост- ки ожили и отепли. Несмотpя на все тpудности и пpотивоpечия, советская гоpодская семья pазвивалась конвеpгентно с евpопейской или севеpоамеpиканской, пpиобpетая, pазумеется, и все их пpоблемы. Такая семья пpоявляла себя как все более активная стpуктуpная единица общества, более целеусфемленно отстаивала свои экономичес­кие интеpесы, оpганизовывала свое потpебление, матеpиальную сpеду, в котоpой она жила, свое жилище, свое вpемяпpовождение, лучше осознавала свою ответственность за матеpиальное или служебное благополучие своих членов, их здоpовье.

В конце концов, со всеми возможными и неизбежными оговоpками, сфеpа семейного существования оказалась тем заповедным местом, где люди начали входить во вкус иной жизни, где с детства пpизнавались уникальность и самоценность личности, свобода инди­видуального выбоpа, пpавомеpность неповтоpимых и pазнообpазных семейных миpков. Везде было «Мы», а здесь было «Я». Поэтому городская советская семья, пожалуй, pань- ше дpугих институтов почувствовала вкус и групповой, и индивидуальной автономии, ощутила необходимость фажданского общества как единственно возможного способа оpганизации частной жизни человека, вылупившегося из семейно-общинной матpешки. Ставшее сакраментальным упоминание о интеллигентских «кухонных» посиделках симво­лически указывает на эту неожиданную встречу семейного и гражданского.

Перемены не были легкими. Они шли вpазpез с требованиями мобилизационной экономики, огpаничительно-патеpналистскими установками советского общества, тота­литарной идеологией, собственно семейными традициями. Функции, состав, структура семьи были уже новыми, а социокультурные рамки ее повседневного существования еще несли на себе множество следов былой патриархальности, сохранялись сильные пережитки традиционных внутрисемейных отношений, старого распределения половых и возрастных ролей и пр. Свобода выбора в демографической или семейной областях оказывалась нередко достоянием людей с незрелым, «подростковым» сознанием. Все это служило источником новых напряжений и рассогласований в жизнедеятельности семьи, порой порождало ностальгию по старым добрым временам, давало основания для возрождения консервативных воззренией на семью и возобновления старых рус­ских споров.

Еще Л. Толстой, человек весьма далекий от модернистского энтузиазма, понимал, что дни старой патриархальной семьи сочтены. «Семья эволюирует, и потому прежняя форма распадается. Какая будет новая форма, нельзя знать, хотя многое намечается. Может быть большое количество людей, держащихся целомудрия; могут быть браки временными и после рождения детей прекращаться, так что оба супруга после родов детей расходятся и остаются целомудренными; могут дети быть воспитываемы обще­ством. Нельзя предвидеть новые формы. Но несомненно то, что старая разлагает­ся.» 116 . «Новые формы» не сложились окончательно и сегодня, эволюция семьи про­должается, продолжается и ее приспособление к меняющимся условиям человеческо­го бытия. Такое приспособление никогда не бывает простым, тем более оно не было простым в СССР. Советское общество стремительно вошло в полосу демографического обновления, не будучи вполне готовым к нему. Догоняющее развитие вообще постоян­но порождает подобные неувязки. Социальные нововведения заимствуются у обогнав­ших обществ в готовом виде, что позволяет отставшим двигаться быстрее, минуя мно­гие промежуточные этапы и не неся ненужных потерь. В этом - сильная сторона до­гоняющего развития. Но оно имеет и слабую сторону. Заимствованные нововведения переносятся на неподготовленную почву, порождая причудливый и нередко не самый удачный сплав старого и нового. Такого сомнительного сплава много еще в личной и семейной жизни даже и постсоветского человека, демографической и семейной рево­люциям еще предстоит пройти свои завершающие стадии на просторах бывшего СССР. Но двигаться при этом надо вперед, а не назад - не к ограничению свободы индиви­дуального выбора, а к выработке у каждого человека способности сочетать свободу выбора с его ответственностью.

Между тем и в бывшем СССР, и в нынешней России были и есть люди, связывающие будущее семьи с возвратом, по крайней мере, частичным, к прошлому, к его семейным нравам, к «материнскому призванию женщины» и т. п. Вспоминают и Киреевского, его мысли о семье, полагая их важными «для понимания не только проблемы семьи. Они позволяют постигнуть, в частности, и то, почему в России - по аналогии с беспреко­словной властью главы семьи - всегда существовала и в государстве склонность к еди­ноличному управлению и, следовательно, почему в ней вряд ли когда-либо привьется буржуазная демократия западного типа. Русским людям всегда, особенно в критические моменты истории, нужен был народный вождь, правильно сознающий назревшие по­требности страны и строго, но справедливо управляющий ею» 117 .

Силы традиционалистского реванша неизменно вплетают темы семьи, пола, эроти­ки в общий контекст антимодернистского противостояния и, отказывая в будущем все­му настоящему, настойчиво тянут в прошлое. Не признавая самоценности человека и свободы индивидуального выбора ни в чем, они не видят им места и в личной жизни, не признают «личного лиризма» и не доверяют ему 118 . «Очеловечивание» эротизма - главное направление развития европейской культуры - кажется им весьма подозри­тельным, по их мнению, эротический импульс может толкать либо к надчеловеческому, либо к недочеловеческому, животному. В современной открытой культуре отношения полов они и видят лишь такое «животное», «распущенность», «бесстыдство». Противо­поставляется же всему этому не свободное, но одухотворенное чувство, а расцвечен­ное на розановский манер скрытое от глаз и узаконенное сексуальное насилие про­шлого. «Патриотическая эротика патриархальна. Мужчина в ней является основным и главным сексуальным полюсом. через благодать своей самодостаточности и полноты одухотворяет, преображает и искупает таинством любви женщину. Внутренняя при­надлежность к патриархальному, «фаллоцентрическому», мужскому типу эротики и за­ставляет всех «правых», независимо от специфики их позиций, сходиться в одном - в борьбе с порнографизацией, сексуальной либерализацией и сексуальной революцией в обществе» 120 .

Фаллократическая «патриотическая» мысль очень легко перебрасывает мостки от своей семейно-эротической мифологии к политике: к «гротескному (? - А. В.), паро­дийному (? -А. В.), но все же в некоторой степени «почвенному» сталинскому «импе­риализму», который был вынужден (? -А. В.) прибегать к насилию и абсурду для осу­ществления. глубинных эротических позывов имперской нации»; к «„конституцион­ному" приравниванию женщин к мужчинам, что отражает. наличие откровенного полового извращения у. „законодателей"»; к недвусмысленным намекам на то, что «чужеземно ориентрированные поборники „правовых государств" рано или поздно ста­нут жертвой эротической агрессии имперских этносов» 121 .

Существует и реальная политическая консервативная оппозиция, пытающаяся дей­ствовать чисто парламентскими методами. Еще в 1992 г., вскоре после распада СССР, в Веpховном Совете России был подготовлен пpоект Основ законодательства об охpане семьи, суть котоpого сводилась к тому, что «семья является субъектом пpава и ячейкой госудаpства». Подобно боpцам пpотив Столыпинской pефоpмы в добpые стаpые вpеме-

утверждал поэт А. Кушнер, - живет лишь там, где есть уважение к человеку... Тоталитарные ре­жимы не заинтересованы в ней, они поощряют тяжелоатлетический вагнеровский эпос» (см.: Кушнер А. Аполлон в снегу. Л., 1991, с. 205-206). У эпоса, конечно, нашлись защитники, и к мес­ту были упомянуты Махабхарата, Калевала и Слово о полку Игореве. Но подоплекой спора было все же сопоставление не литературных жанров, а взглядов на человека.

Задыхаясь, я крикнула: «Шутка Все, что было. Уйдешь, я умру».

Улыбнулся спокойно и жутко И сказал мне: «Не стой на ветру».

Трудно представить себе эти ахматовские слова в устах Ярославны. Для эпоса - мелковато. А для женщины или мужчины вполне эпической эпохи войн и революций XX в. - в них концент­рация личного опыта, которому нет цены.

Дугин А. Консеpвативная pеволюция. М., 1994, с. 215-217. Эту тему, между прочим, в свое время неплохо эксплуатировал Гитлер. «Нужно освободить всю нашу общественную жизнь от затхлого удушья современной эротики, нужно очистить атмосферу от всех противоестественных и бесчестных пороков. Руководящей идеей должна быть систематическая забота о сохранении физического и морального здоровья нашего народа. Право индивидуальной свободы должно отступить на задний план перед обязанностью сохранения расы»(Гитлеp А. Моя боpьба. 1992, с. 213).

Дугин А. Цит. соч., с. 213, 218-219.

на 3-й Госудаpственной думы, автоpы пpоекта настаивали на семейной собственности на кваpтиpу, хозяйство, землю и пp. Пpедусматpивалось, что личные доходы каждого члена семьи должны по закону складываться в общий семейный бюджет. Подчеркива­лась пpедпочтительность воспитания детей в семье, а женщинам за домашний тpуд и воспитание детей предлагалось платить заpаботную плату. Женщина лишалась права самостоятельно пpинимать pешение о pождении pебенка и т. д. 119 .

Проект не получил необходимой поддержки, но сходные проекты выдвигаются сно­ва и снова, иногда поражая воображение неудержимой фантазией их авторов. Не ис­ключено, что однажды законодатели не устоят перед напором «семейных» лоббистов и в чем-то пойдут им на уступки. Это послужит источником не одной личной трагедии, но мало что изменит по большому счету. Постсоветская семья никак не способна оправ­дать ностальгические надежды поборников вчерашнего дня. Ее будущее связано, ско­рее всего, с движением в противоположном направлении - к большей независимости семьи от государства и к большей свободе внутрисемейных отношений. Это движение предопределено одновременно и внутренними императивами эволюции института се­мьи, и главными ориентациями развития всех современных городских обществ. Пока оно в значительной мере тормозится экономическим и социальным кризисом постсо­ветского мира, общим убожеством материальных условий повседневной жизни, но именно напор со стороны семьи, которая переросла эти условия, может оказаться си­лой, способной придать динамизм реформам и ускорить выход из кризиса.

1Новосельский С. А. Смертность и продолжительность жизни в России. Пг., 1916, с. 179.

2Бирюкова Р. Н. Таблицы смертности по причинам смерти. // Проблемы демографической статис­тики. М., 1959, с 339.

3Томилин С. А. Демография и социальная гигиена. М., 1973, с. 140.

4Успенский Г. И. Без определенных занятий. // Собр. соч. в 9 томах. М., 1956, т. 4, с. 463.

5Успенский Г. И. Из разговоров с приятелями (На тему о «власти земли»). // Собр. соч. в 9 томах.

М., 1956, т. 5, с. 260. 1 1 И

6Хлопин Г. В. Гигиена и санитария с исторической точки зрения. СПб., 1897, с. 4. 114

7Гриф секретности снят. Потери вооруженных сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах. М., 1993, с. 407.

8Sivard R. L. World military and social expenditures 1991. 14th edition. Washington, World Priorities, 1991, р. 22-23.

9Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Население Советского Союза 1921-1991. М., 1993, с. 48.

10Максудов С. Потери населения СССР.Benson,Vermont, 1989, с. 148, 187, 191, 200.

11Там же, с. 201.

12Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Цит. соч., с. 60, 77.

13Birman I. Personal consum^"on in the USSR and the USA. N.Y., 1989, р. 155.

14Ханин Г. Советский экономический рост: анализ западных оценок. Новосибирск, 1993, с. 126.

15Рашин А. Г. Население России за 100 лет. М., 1956, с 168.

16Kuczynsky R. The measurement of рори1аЬ"оп growth. N.Y.-London-Paris, 1969, с. 213.

17Вишневский А. Г. Ранние этапы становления нового типа рождаемости в СССР. // Брачность, рождаемость, смертность в России и в СССР. М., 1977, с. 132-133.

18Куркин П. И. Статистика движения населения в Московской губернии в 1883-1897 гг.

М., 1902, с. 87.

19Милюков П. Очерки по истории русской культуры. Часть I. Население, экономический, госу- 111 дарственный и сословный строй. М., 1918, с. 27.\ LL

20Степанов В. Сведения о родильных и крестильных обрядах в Клинском уезде Московской гу­бернии. // Этнографическое обозрение, 1906, 3-4. М. 1907, с 221.

21Успенский Г. И. Власть земли. // Собр. соч. в 9 томах. М., 1956, т. 5, с. 186.

22Афиногенов А. О. Жизнь женского населения Рязанского уезда в период детородной деятельно­сти женщины и положение дела акушерской помощи этому населению. СПб., 1903, с. 60.

23Сколько детей будет в советской семье. М., 1977, с. 15.

24Festy P. La f condit des pays occidentaux de 1870 1970. Travaux et documents, Cahier n° 85.

Paris, 1979, р. 300-301.

25Воспроизводство населения СССР. М., 1983, с. 231.

26Вишневский А. Г. и др. Новейшие тенденции рождаемости в СССР. // Социологические исследо­вания, 1988, 3, с. 60-61.1111

27FestyP. 0р.cit., р. 300-301. 1 24

28БСЭ, второе издание. Т. 36. М., 1955, с. 615.

29Об искусственном прерывании беременности. Постановление НК здравоохранения и НК юсти­ции от 16 ноября 1920 г. // Постановления КПСС и Советского правительства об охране здоровья народа. М., 1958,c. 63-64.

30О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении госу­дарственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и дет­ских садов, усилении уголовной ответственности за неплатеж алиментов и о некоторых измене­ниях в законодательстве о разводах. Постановление ЦИК и СНК СССР от 27 июня 1936 г. // По­становления КПСС и Советского правительства об охране здоровья народа,c. 265.

31См.:Вишневский А. Г. Ранние этапы становления нового типа рождаемости в СССР. // Брачность, рождаемость, смертность в России и в СССР. М., 1977, с. 126-128.

32Синкевич Г. П. Вологодская крестьянка и ее ребенок. М.-Л., 1929, с. 46.

33Об отмене запрещения абортов. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 23 ноября 1955 г. 1 Т П

34// Постановления КПСС и Советского правительства об охране здоровья народа, с. 333. |2ц

35Кавелин К. Мысли и заметки о pусской искфии. // Кавелин К. Д. Наш умственный строй. 114 М., 1989, с. 197.12 9

37Там же,c. 62.

39Киреевский И. В. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России. // Киреевский И. В. Критика и эстетика. М., 1979, с. 284.

40Богаевский П. М. Заметки о юридическом быте крестьян Сарапульского уезда Вятской губернии.

// Сборник сведений для изучения быта крестьянского населения России (Обычное право, обряды, верования и пр.). Вып. I. Под ред. Н. Харузина. М., 1889, с. 5.

41Тихонов В. П. Материалы для изучения обычного права среди крестьян Сарапульского уезда Вят­ской губернии. // Сборник сведений для изучения быта крестьянского населения России.

Вып. III. Под ред. Н. Харузина. М.,1891, с. 65-66.

42Успенский Г. И. Через пень-колоду. // Собр. соч. в 9 томах. Т. 6, с. 235.

43Киреевский И. В. Цит. соч., с. 285. 1 ] 1

44Успенский Г. И. Власть земли, с. 183.IJI

45Желобовский А. И. Семья по воззpениям pусского ^ода, выpаженным в пословицах и дpугих пpоизведениях наpодно-поэтического твоpчества. Воpонеж, 1892, с. 40.

46Энгельгардт А. Н. Из деревни. 12 писем 1872-1887. М., 1960, с. 359, 361.

47Звонков А. П. Совpеменный бpак и свадьба сpеди ^естьян Тамбовской губеpнии Елатомского уезда. // Сбоpник сведений для изучения быта кpестьянского населения России... Вып. I, с. 64.

48Радищев А. Н. Путешествие из Петеpбуpга в Москву. Гл. Крестьцы.

49Богаевский П. М. Цит. соч, с. 19

50Внуков Р. Я. Пpотивоpечия ст^ой ^пьянской семьи. Оpел, 1929, с. 17.

51Звонков А. П. Современный брак и свадьба..., с. 68-69.

52Там же,c. 89.

53Успенский Г. И. Непорванные связи. // Собр. соч. в 9 томах. Т. 4, с. 299-300.

54Звонков А. П., Цит. соч., с. 93.

56Бердяев Н. А. О рабстве и свободе человека.Paris, 1939 (1972), с. 193-194.

57Бухарин Н. И. Теория исторического материализма. М.-Пг., 1923, с. 174.

58Троцкий Л. Преданная революция. М., 1991, с. 121.

59Вольфсон С. Я. Социология брака и семьи. (Опыт введения в марксистскую генеономию).

Минск, 1929, с. 442.

60КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 2. М., 1983, с. 118-119.

61Струмилин С. Г. Наш мир через 20 лет. // Избранные произведения в 5 томах. Т. 5. 1 ] С М., 1965,c. 440. 135

62Троцкий Л. Цит. соч., с. 127.

63Там же, с. 128.

64Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. // Соч., т. 4, с. 449.

65Миронов Б. Н. Цит. соч., с. 239.

66Советский простой человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х. Отв. редактор Ю. А. Левада. М., 1993, с. 99.

67Волков А. Г. Семья - объект демографии. М., 1986, с. 52, 57; Вестник статистики, 1990, 6, с. 78.

68Васильева Э. К. Семья и ее функции. М., 1975, с. 34.

69Толстой Л. Н. Мысли об отношениях между полами. // Полн. собр. соч. под ред. П. И. Бирюкова. т. 18. М., 1913, с. 221.

70Там же,c. 213.

71^ p цен А. И. Былое и думы. //Od6p. соч. М., 1956, т. 10, с. 27.IJ9

72Афанасьев А. Русские заветные сказки. Москва-Париж, 1992, с. X.

73Розанов В. В. Уединенное. // Розанов В. В. М., 1990, т. 2, с. 243.

74Розанов В. В. Опавшие листья. // Розанов В. В. М., 1990, т. 2, с. 577.

75Беpдяев Н. Метафизика пола и любви. // Русский эpос. М., 1991, с. 234

76Розанов В. Люди лунного света. // Розанов В. В. М., 1990, т. 2, с. 29-30.

77Там же, с. 33.

78Там же, с. 63. Розанов не знал, например, что в древнем Египте, над которым, «горело... чуд­ное небо других звезд, другой луны и солнца» и где «рождались лучезарнейшие младенцы, каких видел мир», да и во многих других африканских странах все девочки («включая Нефертити и Клеопатру», - замечает Бенуат Грут) подвергались клиторидектомии с целью лишить их возмож­ности, став женщинами, испытывать желание и получать удовольствие от полового акта - в со­ответствии с требованиями патриархальной морали, господствовавшей под «чудным небом дру­гих звезд» и кое-где дожившей до наших дней. Как писал в своей книге известный африканский лидер второй половины XX в. Джомо Кениата, ни один представитель его народа (кикуйю), до­стойный этого имени, не вступит в брак с женщиной, не прошедшей через такую операцию, ибо она есть «условиеsinequanonполучения полного нравственного и религиозного воспитания» (цит. по:Groult B . Ainsisoit-eLLe.Paris, 1975,p. 105). Подобная практика существует и сейчас, в конце ХХ в., во многих африканских и некоторых азиатских странах, и, если она сохранится, «бо­лее 2 млн. девочек ежегодно будут подвергаться риску увечья гениталий» (Отчет о мировом раз­витии - 1993. Всемирный Банк, Вашингтон, 1993, с. 52).

79Розанов В. Люди лунного света, с. 38.

80Там же, с. 62.

81Engelstein L. The keys to happiness. Sex and the search for modernity in fin-de-si cLe Russia. ItakaandLondon, 1992,p. 333.

82Успенский Г. И. Без определенных занятий. // Собр. соч. в 9 томах, т. 4, с. 447-448.

83Внуков Р. Я. Цит. соч., с. 25. Розанову ранние браки казались большим достоинством, он ут­верждал, что «религиозная чистота» брака «не может быть восстановлена никакими иными сред­ствами, как отодвижением его осуществления к самому раннему (невинному) возрасту... Восста­новление раннего «чистого» брака есть альфа восстановления глубоко потрясенной теперь се­мьи» (ВРозанов. Женщина перед великою задачею. // Розанов В. В. М., 1990, т. 1, с. 231-232). А вот как видел ранние браки историк, описывавший реальную русскую семью до «потрясения». «Молодой человек после венца впервые встречался с существом слабым, робким, безмолвным, ко­торое отдавали ему в полную власть», «с которым он прежде не привык встречаться как с сущест­вом свободным»; «человек вступал в общество прямо из детской, развитие физическое нисколько не соответствовало духовному», и «он являлся перед обществом преимущественно своим физиче­ским существом». «Главное зло для подобного общества заключалось в том, что человек входил в него нравственным недоноском».(Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1962, кн. 7, с. 128-131).

84Звонков А. П. Цит. соч., с. 127.

85Семенова-Тян-Шанская О. П. Жизнь «Ивана». // Записки ИРГО по отделению этнографии.

Т. 39. СПб., 1914, с 59.

86Беpдяев Н. Метафизика пола и любви, с. 260.

87Кон И. С. В поисках себя. М., 1984, с. 111.

88Костомаров Н. Очеpк домашней жизни и нpавов вели^ус^ого наpода в XVI и XVII столетиях.

М., 1992, с. 200.

89Соловьев С. М. Искфия России с дpевнейших вpемен. М., 1962, кн. 7, с. 127.

90Геpцен А. И. Былое и думы. //Od6p. соч. М., 1956, т. 10, с. 204. 1IIII

91Там же, т. 8, с. 162.I44

92Ахматова А. О Пушкине. Л., 1977, с. 78, 80.

93Звонков А. П. Цит. соч., с. 129.

94Богаевский П. М. Цит. соч., с. 17.

95Бердяев Н. Метафизика пола и любви, с. 246-247

96Киреевский И. В. Нечто о характере поэзии Пушкина. // Киреевский И. В. Критика и эстетика. с. 50.

97Бердяев Н. Любовь у Достоевского. // Русский эрос, с. 274.

98Залкинд А. Б. Революция и молодежь. М., 1924, с. 55, 75, 90.

99Вот любопытный пример зарубежной реакции на эти перемены (середина 30-х годов): «В ра­боте среди молодежи мы ссылались на свободу в сексуальной сфере, предоставленную в Совет­ском Союзе молодым, что и нашло отражение в моей книге. Коммунистическая партия Германии в 1932 г. запретила распространение книги, а годом позже и нацисты внесли ее в список запрещен­ных». «Замешательство как в Советском Союзе, так и вне его ставит, таким образом, на повестку дня вопрос о советской сексуальной политике. Что случилось? Почему сексуальная реакция берет верх? Что следует делать?» «Нам приходится констатировать торможение сексуальной революции, более того, возвращение вспять к формам регулирования любовной жизни, основывающимся на авторитарной морали». «Мы не можем больше ссылаться на сексуальную свободу советской моло­дежи и видим смятение, которое охватило западноевропейскую молодежь, не понимающую, что происходит в СССР»(Райх В. Сексуальная революция. Спб.-М., 1997, 206-208).

100Жданов А. Доклад о журналах «Звезда» и «Ленинград». «Правда», 21 сентября 1946 г.

101Голод С. И. XX век и тенденции сексуальных отношений в России. Спб., 1996, с. 165-166.

102Kon I. The sexual revolution in Russia. From the age of the czars to today. N.Y., 1995, р. 177.

103Ibid, р. 269.

104Голод С. И. Цит. соч., с. 68-69.

105Там же, с. 71.

106Вишневский А. Г. Демографическая революция. М., 1976, с. 114-118.

107Van de Kaa D.J. Europe"s second demographic transition. Population Bulletin, Washington, 1987, (41) 1.

108Lesthaeghe R. Der zweite demographische bergang in den westLichen L ndern: eine Deutung.

Zeitschrift f r Bev Lkerungswissenschaft, 1992, VoL. 18, 3, S. 350.

109Вишневский А. Г.,Тольц М. С. Эволюция брачности и рождаемости в советский период. // 1L1 Население СССР за 70 лет. М., 1988, с. 85.IJI

110Там же, с. 92.

111Мацковский М., Бодрова В. Ценность семьи в сознании различных слоев населения. //

Семья в представлениях современного человека. М., 1990, с.163.

112Там же, с. 157, 165. 1 Г 1

113La situation d mographique dans I"Union europ enne. Rapport 1994. Luxembourg, 1995, р. 51. 15 2

114Волков А . Г . Цит. соч., с. 219.

115Там же, с. 203, 216.

116Толстой Л. Н. Мысли об отношениях между полами, с. 247.

117Антонов М. Ф. Ложные маяки и вечные истины: пути выхода страны из кризиса и русская общественная мысль. М., 1991, с. 43.

118В середине 80-х годов в «Литературной газете» прошла любопытная дискуссия (ее начало - в «ЛГ» за 17 июля 1985 г.) о соотношении лирики и эпоса в современном искусстве. «Лирика, -

Российская Федерация по численности населения занимает седьмое место в мире после Китая, Индии, США, Индонезии, Бразилии и Пакистана. За прошедшие 100 лет население России выросло более чем в два раза: С 67 млн. 473 тыс. человек (по данным переписи 1897) до 145 млн. 537 тыс. чел (данные на 1 января 2003).

В 1897 на территории Российской Империи проживало не менее 8% тогдашнего населения Земного Шара, а на долю части Российской Империи, соответствующей территории нынешней Российской Федерации, приходилось по разным оценкам от 5,2 до 5, 6% населения планеты. В настоящее время на территории России проживает 2,4% мирового населения. Таким образом, за 100 лет удельный вес российского населения по отношению к человечеству в целом снизился как минимум в два раза.

Общая характеристика периода. Сто лет назад население той части территории Российской империи, которая ныне соответствует территории Российской Федерации, уступало только Китаю и Британской Индии. В настоящее время по численности населения Российская Федерация занимает 7 место в мире, уступая Китаю (1285 млн. человек), Индии (1025 млн.), США (286 млн.), Индонезии (215 млн.), Бразилии (173 млн. человек) и Пакистану (146 млн. человек).

При этом Россия остается в десятке крупнейших по населению государств мира, опережая (пока) Японию, Бангладеш и Нигерию. Однако, учитывая, что эти три страны увеличивают свое население со скоростью 3 и более процентов в год, можно считать обоснованными прогнозы

о практически неминуемом выбывании России из десятки крупнейших по численности населения стран мира уже к 2015.

За прошедшее столетие Россия понесла большие потери населения в годы Гражданской, Первой и Второй мировой войн, а также репрессий 1930–1940-х.

Потери всей Российской империи в Первую мировую войну составили приблизительно 8 млн. человек, из них на долю территорий, входящих ныне в Российскую Федерацию, пришлось 4–6 млн. человек.

Гражданская война , по разным оценкам, унесла от 8 до 13 млн. жизней. Если к этой цифре добавить количество эмигрантов, спровоцированных военными действиями и репрессиями, то можно говорить о потерях в 14–16 млн. человек, из которых потери населения, проживавшего на территории образованной в 1918 РСФСР составили 3–5 млн. человек.

Коллективизация, голод и массовые репрессии 1930–1940-х в общей сложности унесли жизни до 10 млн. россиян.

Вторая мировая война по официальным (и признанным научным сообществом) данным обошлась Советскому Союзу в 27 млн. человек (а по неофициальным данным – гораздо больше. В частности, независимые подсчеты известного советолога М.Восленского и писателя А.Солженицына сходятся на цифре, приближающейся к 40 млн. человек). На долю населения РСФСР по официальной статистике из них пришлось 14 млн. человек

(20 млн. чел. – по неофициальной).

Таким образом, только прямые потери России от социально-исторических катаклизмов 20 в. составляют от 42 до 65 млн. жизней. К ним еще нужно добавить и косвенные потери, вызванные резким снижением рождаемости в годы невзгод. Войны, резко нарушив половозрастную структуру, ослабили и здоровье населения. Все это вместе взятое неблагоприятно сказалось на показателях рождаемости и смертности в послевоенные годы. Суммарные косвенные потери только за период после 1932 составляют по

разным оценкам от 10 до 15 млн. чел.

По гипотетическим оценкам, численность населения России в условиях отсутствия в ее истории вышеупомянутых катаклизмов, составляла бы в настоящий момент от 250 до 400–600 млн. чел.

Несмотря на потери, население России увеличивалось вплоть до 1992, хотя до этого и наблюдалось длительное (с 1965) замедление его роста.

С середины 1992 впервые в послевоенной истории России численность населения начала сокращаться: за период с 1992 по 2002 убыль населения составила 1,8 млн. человек. Убыль населения продолжает охватывать все большее количество территорий: от 4 регионов в 1988 до 70 на рубеже 20 и 21 вв. Самая высокая убыль населения наблюдается в Тамбовской, Ленинградской, Новгородской, Рязанской, Ярославской, Ивановской, Тверской, Тульской и Псковской областях.

В настоящее время демографическая ситуация отличается сложностью и значительной дифференциацией по отдельным регионам.

Динамику общей численности населения страны определяет его естественный прирост (т.е. разница между числом родившихся и умерших) и миграционный прирост (разница между числом въехавших в страну и выехавших из нее). Таким образом, столетний период динамики естественного движения населения России можно разделить на три этапа:

1. 1897–1960: динамика естественного прироста населения существенно выше средней по сравнению с развитыми странами с явным преобладанием европеидной расы;

2. 1960–1988: динамика естественного прироста населения стремительно приближается к тенденциям, характерным для указанных стран.

3. 1989–2002: в России устанавливается та же динамика естественного прироста, что и в развитых странах мира (см. также МИГРАЦИЯ НАСЕЛЕНИЯ МЕЖДУНАРОДНАЯ ). Внешние миграционные процессы. Важной компонентой изменения общей численности населения является миграция . Россия пережила несколько крупных эмиграционных потоков , повлиявших на уменьшение численности населения. Прежде всего, это так называемый «Великий исход», вызванный Гражданской войной 1918–1921. Оценить его масштабы с достоверной точностью пока не удалось: скорее всего, он находится в интервале от минимума в 4 млн. человек до максимума в 12 млн. чел. Приводимые в публицистике цифры в 15 млн. и больше подвергаются сомнению со стороны экспертов.

Второй эмиграционный поток – это растянутый на весь период с 1970 по 1988 выезд из СССР на постоянное место жительства в другие страны по этническим и политическим мотивам. В этом потоке присутствуют две составляющие: первая – так называемая еврейская эмиграция в США и Израиль (примерно 200 тыс. человек); вторая – диссиденты, покинувшие в тот период СССР, их число крайне невелико в масштабах всей страны и не превышает 50 тыс. чел.

Третий эмиграционный поток – массовый выезд за рубеж после либерализации законодательства в 1989. Вопреки бытовавшему в то время представлению об уровне потенциальных эмигрантов в 10–15 млн. чел., реальное число россиян, уехавших на постоянное место жительства за рубеж, находится в интервале от 800 тыс. до 1,2 млн. чел.

В период после окончания Гражданской войны и до начала Второй Мировой войны внешняя иммиграция как массовое явление практически отсутствовала. Сразу после Второй Мировой войны , по разным оценкам, в СССР было репатриировано около 3 млн. человек (узники немецких концентрационных лагерей, военнопленные немцы, итальянцы, японцы и т.д.). Большая их часть – три четверти – были репатриированы насильно. Около 60% репатриированных остались на территории России.

Современная ситуация в области внешней миграции складывается, с одной стороны, из интенсивного притока в Россию мигрантов из бывших республик СССР и существенно меньшего по объему выезда из России на постоянное место жительства в страны СНГ и развитые страны (Германию, Израиль, США и др.).

С середины 1970-х миграционный прирост для России в целом стал положительным, а в последнее десятилетие 20 в. еще более существенно изменился в пользу России. Он компенсирует в значительной мере потери населения от естественной убыли. Данные переписи 2002 показали, что Россия сейчас очень популярна и находится на третьем месте в мире по количеству прибывающих на

постоянное место жительства. Наиболее интенсивные процессы перемещения населения отмечаются между РФ и странами СНГ и Балтии. Причем в отличие от периода 1979–1988, в 1989–2002 произошло существенное снижение потока эмигрантов из России в эти страны, а число въезжающих из ближнего зарубежья в нашу страну, наоборот, увеличилось. С 1989 по 2002 в Россию въехали 11 млн. чел., выехали – 5 млн., т.е. чистый миграционный прирост составил 6 млн. чел. Более половины мигрантов из бывших союзных республик приходится на русских по национальности. Внутренняя миграция. Внутренние миграционные процессы были достаточно интенсивными в дореволюционный период. Их пик пришелся на столыпинский период освоения Сибири: тогда в Сибирь переселилось около 3 млн. чел., в том числе примерно половина с территории нынешней Российской Федерации.

В советский период существовал весьма строгий административный контроль за передвижениями граждан. Значительные потоки внутренней миграции были связаны, прежде всего, с насильственным перемещением отдельных групп населения в годы коллективизации и сталинских репрессий, и с эвакуацией и реэвакуацией во время Великой Отечественной войны.

И, тем не менее, основные потоки внутренней миграции определялись процессами урбанизации, индустриализации и хозяйственного освоения территорий, богатых полезными ископаемыми. Они связаны, прежде всего, с освоением Крайнего Севера и Сибири, строительством БАМа и т.п. Экономические стимулы порождали интенсивную миграцию в зоны освоения, а тяжелые условия жизни – почти столь же интенсивный обратный поток. Предложения о хозяйственном освоении этих территорий вахтовым методом, т.е. без постоянного заселения, так и не были приняты, хотя низкая эффективность миграции (плохая приживаемость новоселов) и высокий уровень смертности в зонах освоения доказывали обоснованность таких предложений.

Данные переписей 1979 и 1989 свидетельствуют о том, что более половины жителей России (54% и 51%) хотя бы один раз в жизни меняли место постоянного жительства. Можно согласиться с мнением отечественного демографа А.Волкова, что высокая миграционная подвижность в условиях России была в значительной степени результатом социальных экспериментов, репрессий и общего социального дискомфорта.

В последние годы в России произошла смена основного направления миграционных потоков – начался выезд населения из регионов Севера и Востока страны, наиболее богатых сырьевыми ресурсами, до этого многие десятилетия притягивавших переселенцев из других частей России и республик бывшего СССР. Наиболее значительные миграционные потери эти территории понесли в 1992, когда в связи с распадом СССР их покинули многие работавшие здесь выходцы из Украины и Белоруссии. Всего с 1992 по 1999 районы Крайнего Севера и приравненные к ним местности потеряли за счет миграционного оттока почти 7% населения. В целом население сократилось в 66 субъектах Российской Федерации из 89. Наибольшая убыль – в районах Крайнего Севера и Дальнего Востока, к примеру, на Чукотке население сократилось втрое по сравнению с 1989, в Магаданской области – вдвое.

Миграционный приток в осваиваемые районы Севера, Сибири и Дальнего Востока напрямую зависел от объема и структуры производственных инвестиций, системы региональных льгот. В условиях резкого падения промышленного производства, сокращения объема добычи природных ресурсов, отсутствия инвестиций потребность в трудовых ресурсах сократилась, уровень жизни населения упал в большей мере, чем в других районах страны, а факторов, компенсирующих неблагоприятные условия жизни, не осталось. Сложившаяся здесь в период экстенсивного экономического роста численность населения в конце 1990-х фактически стала избыточной. По оценкам специалистов, доля избыточного населения составляла приблизительно 20% от общей численности (данные 1998). Среди выезжающих основная масса – люди трудоспособных возрастов. Их отъезд ведет к ухудшению демографической структуры и разрушению уникального трудового потенциала. Это в перспективе создает угрозу для реализации возможных крупных инвестиционных проектов, ведь стратегические интересы России в этом регионе сохраняются.

В целом миграционное движение в 1992–2002 способствовало дальнейшему перераспределению населения по территории страны, его преимущественной концентрации в южных и юго-западных регионах и обезлюдению северных и восточных российских окраин. Плотность населения России неравномерна: в азиатской части, занимающей 75% территории страны, проживает всего 22% населения (2,5 человека на 1 кв. км. при средней плотности – 8,7). Это можно считать уже устоявшейся тенденцией.

В то же время в России, как реакция на глобальный социально-экономический кризис, миграционная активность населения резко сократилась. Наиболее активными миграционные потоки были в 1985–1986 и 1991–1992. Число внутренних перемещений россиян в период с 1989 по 19

9 7 уменьшилось более чем на треть – с 9,1 млн. до 5,7 млн. чел. Снижение уровня капиталовложений и спад промышленного производства привели к сокращению потребности в рабочей силе, а снижение спроса на рабочую силу и угроза безработицы снизили стимулы к перемене места жительства. Неуверенность в завтрашнем дне заставляет семьи воздержаться от переезда. Данные социологических опросов 1999–2002 показывают, что устойчивые социально-психологические стереотипы и ценности «оседлого» проживания продолжают доминировать в массовом сознании. Экономическая мотивация в большей степени определяет готовность выезда за рубеж, тогда как внутренние перемещения россиян обусловлены иными факторами: безопасностью, семейными обстоятельствами и др. Половая структура населения. В обычных условиях воспроизводства половая структура населения не приводит к появлению специфических демографических проблем. В тех же случаях, когда нарушается равновесие между полами, например, вследствие войн, возникают серьезные демографические и социальные проблемы. Некоторые профессии стали в нашей стране, по существу, женскими. Например, среди преподавателей начальных и средних школ женщины составляют более 70%; среди врачей – почти 70%. Если сравнить половую структуру занятых в России с аналогичными данными по США, то оказывается, что удельный вес женщин среди учителей США примерно такой же высокий, как и в России, однако среди врачей он почти в 12 раз ниже, а в промышленности и торговле в России доля занятых женщин в 2 раза выше, чем в США.

Так как выравнивание демографической ситуации требует продолжительного времени, то ее отрицательные последствия могут сказываться также в течение жизни целого поколения. В 1897 доля мужчин и женщин составляла соответственно 49 и 51% населения, что соответствует демографической норме.

Однако в дальнейшем это соотношение было нарушено. В 1926 (последствия Первой мировой и Гражданской войн) эти доли составляли 47 и 53% соответственно. Еще более неблагоприятную структуру население России имело в период с 1959 по 1971: 45% мужчин и 55% женщин (результат Второй мировой войны). А по данным переписи 2002 ситуация улучшилась ненамного: мужчин в России около 67,6 миллионов, то есть 46,6%.

Второй важной проблемой является преобладание женского населения: примерно 77,6 миллиона (53,4%) в 2002. Это означает, что на 1000 мужчин приходится 1147 женщин (в 1989 – 1140). Преобладание численности женщин над численностью мужчин отмечается начиная с 33-летнего возраста.

Это вызвано физиологическими особенностями. Женский организм обладает более высоким адаптивным потенциалом, женщины не подвержены в такой степени, как мужчины, алкоголизму и наркомании; среди них меньше травматизма. Кроме того, исследования показывают, что в случае разводов женщины легче переносят сложные бытовые условия и

отличаются большей психологической устойчивостью.

Нарушение адекватных соответствий между полами очень сильно сказывается на показателях брачности и, следовательно, на показателях рождаемости, искажая тем самым всю демографическую структуру общества. Следствием этого является искажение структуры рабочей силы со всеми негативными последствиями этого явления.

Тенденция к преобладанию женского населения также характерна для развитых стран. Считается, что происходящие в России процессы дальнейшей социальной и экономической активизации женского населения своими последствиями будут иметь некий аналог общей феминизации населения, характерный для развитых стран. Только там феминизация проходила организованно и планомерно, а в России она имеет более стихийный, или, можно сказать, естественный характер постепенного выдавливания мужского населения с его традиционных позиций.

Возрастная структура общества. В конце 19 в. основными чертами воспроизводства населения России была высокая рождаемость и высокая смертность, причем последняя в первую очередь была характерна для детских возрастов, хотя, конечно, ее влияние сказывалось и на группах последующих возрастов. Так как в целом уровень рождаемости значительно перекрывал уровень смертности, то характерной чертой возрастной структуры общества было мягкое преобладание детских и молодых возрастов. Такая тенденция господствовала в период с 1897 до конца 1920-х.

В связи с медицинской (санитарной) революцией, которая произошла уже при советской власти, происходило резкое сокращение детской смертности при все еще относительно высокой рождаемости. Группы населения детских и молодых возрастов начали существенно преобладать. Произошло «омоложение» общества. В дальнейшем смертность (как детская, так и общая) продолжала сокращаться, но рождаемость падала в еще большей степени: возникла проблема старения населения России. Свое начало этот процесс берет примерно с 1970, когда доля людей в возрасте 65 лет и старше составила 7,8%. (В соответствии с международными критериями, население страны считается старым, если доля людей в возрасте 65 лет и старше во всем населении превышает 7%). В 1999 уже 12,5% населения России (то есть каждый восьмой россиянин) находился в возрасте старше 65 лет.

Процесс постарения населения наметился с 1950 во всех экономически развитых странах и он носит глобальный характер. В 1999 впервые в развитых странах численность людей старшего поколения превысила число детей (19,1% и 18,8% соответственно). Наиболее старое население – в Италии, где численность детей на 60% меньше, чем людей в возрасте 60 лет и старше.

Наиболее важным в изменении структуры населения является увеличение удельного веса (и абсолютной численности) людей пенсионного возраста (женщин старше 55 лет и мужчин старше 60 лет). Доля в населении России людей пенсионного возраста возросла с 15,4% в 1970 до 26, 8% в 2003. Это создает проблемы с выплатой пенсий.

Пенсионная реформа. Мировая практика показывает, что по мере снижения рождаемости и роста продолжительности жизни, условия существования пожилых людей в странах с солидарными пенсионными системами (т.е. с выплатами пенсий из текущих доходов граждан, в отличие от предварительно оплаченной пенсии в накопительной системе) ухудшаются: все меньшему количеству взрослых работников приходится содержать возрастающее число пенсионеров. Даже в России, где продолжительность жизни дольше не стала, с 1990 отношение трудоспособных граждан к пенсионерам снизилось с 2,28 до 1,74 (13 лет назад 75,3 млн. работников содержали 32,9 млн. пенсионеров, а в 2002 на 66 млн. работающих приходилось 38 млн. пенсионеров). По прогнозам Всемирного банка примерно к 2040 число работников и пенсионеров сравняется, если только не принять непопулярных мер по повышению возраста выхода на пенсию (как во Франции).

Подобно большинству европейских стран, для России характерно старение населения. Сегодня средний возраст россиянина составляет 37,7 года. Это увеличивает бремя по содержанию пенсионеров на трудоспособное население.

Больше всего пожилых людей проживает в европейской части России, где их доля составляет от 24% в Липецкой области до 27,2% в Тульской области, а в сельской области от 30,2% в Липецкой области до 34,8% в Рязанской.

Особо важно отметить, что в 1999 впервые в демографическом развитии России по стране в целом (раньше такое явление наблюдалось только в отдельных регионах) численность людей пенсионного возраста превысила численность детей и подростков (возрастная группа до 16 лет) на 110 тыс. человек или на 0,4%.

Как оценить факт постарения населения: положительно или отрицательно? Нельзя дать однозначный ответ на этот вопрос.

Постарение населения является естественным процессом, обусловленным уменьшением рождаемости и увеличением средней продолжительности жизни. Но в то же время, этот процесс требует от общества больших усилий и большого внимания, связанных с содержанием все большей численности непроизводительного населения. В связи с этим, перед обществом возникают две проблемы. Первая проблема – необходимость усиленного роста общественной производительности труда, потому что на каждого работающего человека повышается нагрузка в связи с увеличением неработающего населения. Без интенсивного роста общественной производительности труда общество не в состоянии будет дальше развиваться – не только повышать, но даже поддерживать достигнутый уровень душевого потребления. Вторая проблема – создание условий для всемерного участия лиц пожилого возраста в общественной жизни страны. Здесь есть несколько возможностей. Во-первых, возможно частичное включение пенсионеров непосредственно в общественное производство. Для России характерно такое явление как работающие пенсионеры. Их доля в общей численности пенсионеров сократилась за 1990-е и в 2001 составляла около 20%.

Большее вовлечение пенсионеров возможно только в том случае, если для них будут созданы особые условия труда, отличные от условий труда лиц трудоспособного возраста; речь идет о соответствующих профессиях, режиме работы и других условиях. Во-вторых, общество может предусмотреть более активное привлечение лиц пожилого возраста к общественной деятельности в ее самых различных формах, чтобы человек, оставивший работу, не почувствовал резкого изменения всего ритма жизни, что, как правило, отрицательно сказывается на психике. У некоторых людей в этом возрасте наступает упадок энергии, который естественен, но частично может вызываться психологическими моментами. Тщательной и серьезной системой мероприятий по привлечению лиц пожилого возраста к деятельности в различных общественных организациях (например, общественными контролерами в сфере обслуживания или производства и т.д.) можно сохранить в строю десятки миллионов людей, которые имеют большой опыт и большие знания, но не могут уже активно работать на тех местах, где они работали раньше. Получается, что главные проблемы здесь социально-экономического и социально-психологического характера.

В социально-психологическом плане проблема, прежде всего, состоит в том, что пожилые люди гораздо хуже вписываются в современные социально-экономические реалии, что вызывает повышенную конфликтогенную обстановку в обществе. Кроме того, эта часть населения находится, как правило, в наихудшем экономическом положении и не имеет зачастую возможности, в том числе, физической, существенно его поправить.

Отчуждение между поколениями, усиливаемое разным восприятием социально-экономических процессов, негативно отражается на общем психологическом климате в обществе. Особой и очень острой проблемой здесь стоит невозможность трансляции пожилыми людьми их опыта молодому поколению по причинам кардинального изменения политической и социально-экономической ситуации в обществе. Это, в свою очередь, усиливает у пожилого населения «синдром ненужности». В силу этих обстоятельств, проблема старения населения в России более болезненна, чем в имеющих ту же тенденцию развитых странах

. Рождаемость. В России процесс снижения уровня рождаемости начался еще в конце прошлого века. Это отражение общей тенденции, характерной для развитых в экономическом отношении стран. Хотя у нас уровень рождаемости был самый высокий, сравнимый только с Аргентиной, Бразилией и Мексикой, и явно превосходящий соответствующий показатель в Европе и США: в 1913 он составлял 47,8 в расчете на 1000 человек населения (а в отдельных губерниях доходил до 60).

Падение рождаемости в период с 1915 по 1920 было очень сильным. Правда, уже к середине 1920-х уровень рождаемости почти восстановил то значение, которое он имел в 1913: в 1913 родилось 4 млн. 236 тыс. чел., а в 1926 – 4 млн. 21 тыс. чел. Однако с конца 1920-х снижение уровня рождаемости возобновилось. Следует помнить, что основным инструментом регулирования рождаемости в 1920-х были аборты, разрешенные в 1920.

Снижение рождаемости в 1930-е, в первую очередь, были вызваны голодом 1933, а также крайне нестабильной социально-политической ситуацией в обществе, связанной, прежде всего, с коллективизацией, массовыми репрессиями и мобилизацией главным образом мужского населения на так называемые стройки коммунизма. В 1936 аборты были запрещены законодательно и сурово преследовались в уголовном порядке. Тем не менее, уровень рождаемости продолжал снижаться, в том числе и за счет огромного числа нелегальных абортов. Никакого ожидаемого властями эффекта, особенно долговременного, запрет на аборты не дал. Сильнейший удар по уровню рождаемости нанесла Вторая мировая война. Правда, в период с 1945 по 1950 наблюдался некоторый, так называемый «компенсаторный» подъем рождаемости. Но он не восстановил ее довоенный уровень и даже не вернул ситуацию к концу 1920-х.

С конца 1940-х появилась устойчивая тенденция снижения рождаемости, которая сохранилась до наших дней. Непродолжительные периоды стабильности и подъема рождаемости (1972, 1983, 1984 и 1987) не меняют общей картины.

До начала 1970-х динамика суммарного коэффициента рождаемости отражала явление так называемого демографического перехода: общество окончательно перешло на демографическую модель развития, принятую в развитых странах. Ведь к этому моменту контроль над деторождением стал всеобщим, а каждая семья осознала свое право определять как число детей в семье, так и время их появления.

С конца 1960 – начала 1970-х массовое распространение контроля деторождения завершило переход России к двухдетной семье. Именно такая модель оказалась оптимальной для современной нуклеарной семьи. Число семей, которые бы желали иметь более двух детей, существенно сократилось.

После того, как с конца 1960-х двухдетная модель семьи в российском обществе стала преобладать, уровень рождаемости составлял в среднем около двух рождений на одну женщину, при этом его отклонения под воздействием разного рода конъюнктурных факторов (социальных, политических и экономических) никогда не было значительным.

В первой половине 1980-х произошел некоторый подъем рождаемости, впрочем, весьма незначительный. Возможно, что он был связан с масштабной кампанией стимулирования рождаемости: введение государственных пособий для матерей с детьми и оплачиваемые (так называемые декретные) отпуска до достижения ребенком 1 года.

Сложнее объяснить значительный подъем рождаемости в 1986–1987 (примерно по 2,5 млн. чел.). Максимальный уровень рождаемости был зафиксирован в 1987, когда он впервые с середины 1960-х поднялся до значения в 2,19 – то есть до уровня, достаточного для замещения поколений. Однако уже в 1988 восстановилась тенденция к снижению рождаемости.

Снижение рождаемости, начавшееся с 1991, выходит за пределы обычных колебаний этого процесса и является беспрецедентным для России мирного времени. Так, если в 1991 родилось 1 794 626 чел., то в 1992 только 1 587 644, а в 1993 – 1 378 983 чел. Правда, в 1994 уровень рождаемости снова несколько поднялся и составил 1 408 159 чел. Однако в 1995 и последующих годах он только снижался.

Каковы же основные факторы снижения уровня рождаемости в России за 100 лет?

Снижение уровня рождаемости находится в прямой зависимости от уровня брачности , хотя повышенные коэффициенты брачности не всегда еще автоматически свидетельствуют о повышенной рождаемости.

Брачность. В России число браков увеличилось сразу после Второй мировой войны – из-за того, что многие свадьбы были отложены в условиях военного времени и сложной социально-экономической обстановки. Однако в 1960-е уровень брачности несколько снизился по сравнению с послевоенным периодом, а затем стабилизировался.

Наибольшее количество браков на рубеже 20 и 21 вв. заключается лицами в возрасте от 20 до 29 лет. Причем лидирует группа от 20 до 24 лет, на втором месте – от 25 до 29 лет. Такая тенденция в общем объясняется тем, что много молодых людей учатся в высших учебных и средних специальных заведениях. Их браки заключаются часто после того, как заканчивается или близок к окончанию срок обучения. Создавая семью, молодые люди прежде всего пытаются решить свои материальные проблемы. Эти факты также отражаются на снижении рождаемости.

Вместе с возрастанием количества браков возрастает и количество

разводов, и такие неустойчивые с демографической точки зрения семейные отношения ведут к падению рождаемости, поскольку короткий брак почти всегда сопровождается рождением только одного ребенка.

Большое количество разводов наблюдается в браках со сравнительно небольшой продолжительностью: две трети разводов приходится на браки, продолжавшиеся менее 10 лет. Таким образом, разводы затрагивают в первую очередь именно те группы населения, которые являются с репродуктивной точки зрения наиболее оптимальными, то есть, находятся в возрасте от 20 до 30 лет. В этот период рождается почти 90% детей – первые и часто вторые дети в семье. Расторжение брака препятствует рождению последующих детей. В социально-экономических условиях переходного периода развод зачастую ставит крест на возможностях вырастить последующих детей. Кроме того, здесь имеется явный эффект обратной связи: низкая рождаемость, в свою очередь, облегчает разводимость.

Женщины и семья. Участие женщин в экономической и общественной деятельности – основная причина, которая обуславливает неуклонное снижение уровня рождаемости. При этом речь идет не только о трудностях сочетания занятости женщин вне дома и функции материнства, но и о комплексе социально-культурных факторов, определяющих формирование

взглядов

на необходимое количество детей в семье.

Как правило, занятость женщин не оказывает заметного влияния на рождение первого ребенка, хотя в большинстве случаев появление его откладывается на более позднее время. Из-за этого первый ребенок рождается в более позднем возрасте, что часто практически исключает рождение второго и последующих детей.

Послевоенный период характеризовался в России интенсивным ростом занятости женщин, что было вызвано, во-первых, большими потерями мужчин во Второй мировой войне, во-вторых, повышенным спросом на рабочую силу в связи с процессом индустриализации и послевоенной реконструкции, в-третьих, целенаправленной политикой государственной власти по широкому вовлечению женщин в социально-экономическую жизнь страны.

Демографы отмечают, что наибольшая занятость женщин наблюдается от 20 до 40 лет, то есть именно тогда, когда в семье и может рождаться самое большое число детей.

В демографической литературе одной из важнейших причин распространения типа семьи с одним, максимум двумя детьми, называется жилищный фактор

. Часто наблюдается парадоксальная картина: жилищные условия в масштабах отдельного региона или города, и даже всей страны, улучшаются, а уровень рождаемости снижается. В то же время в масштабах отдельной семьи улучшение жилищных условий может серьезно способствовать рождению большего числа детей.

Общепризнанно, что улучшение жилищных условий – один из важных демографических факторов, связанный, прежде всего, с качественной стороной воспроизводства населения. Нормальные жилищные условия оказывают большое влияние на физиологические и психическое развитие детей, на их моральное и культурное развитие, на семейную связь, то есть на весь тот комплекс факторов, обуславливающих качественную сторону воспроизводства населения, в первую очередь: состояние его здоровья, культурный и образовательный уровень, коммуникабельность, стремления.

Наряду с жилищными условиями, на снижение уровня рождаемости влияет беспрецедентное падение доходов абсолютного большинства населения в период, начиная с 19

91. В настоящее время во всех развитых странах (особенно западноевропейских) наблюдается стремление семьи сознательно регулировать и планировать (в первую очередь, ограничивать) число детей. Россия не является исключением. Тенденция к созданию семьи с одним-двумя детьми при одновременном росте бездетных семей зародилась в 1950-х, окрепла в 1960-х и с начала 1970-х стала доминировать. Пока нет никаких фактов, которые бы свидетельствовали о возможном изменении этой тенденции. Примечательно, что исследования показали: в целом по России мужья хотят иметь большее число детей, чем их жены. Это объясняется тем, что изменение положения женщины в обществе путем активного вовлечения в производственную и общественную деятельность кардинально изменило сферу ее интересов. Однако на плечах женщин по-прежнему лежит большая часть домашней работы, она в большей степени, чем мужчина, занята воспитанием детей. Все это создает для экономически активной женщины серьезные перегрузки, снижает ее удовлетворенность браком и, в конечном счете, обусловливает ее отказ от рождения третьего, а иногда и второго ребенка.

Таким образом, общее развитие модели семьи в России за прошедшие сто лет однозначно сводится к снижению числа детей в ней. В настоящее время почти во всех развитых странах семьи с одним-двумя детьми стали типичными.

Снижение числа многодетных семей (с пятью и больше детьми) в развитом обществе понятно, но отсутствие в семье второго и третьего ребенка с точки зрения расширенного воспроизводства населения может привести к неблагоприятным последствиям.

Структура современной российской семьи (нуклеарная) в целом соответствует ситуации в развитых странах. Многодетная семья (то есть с 3 и более детьми) давно уже перестала быть для страны типичной. Сокращается не только абсолютное число многодетных семей, но и их доля в семейной структуре. На долю многодетных семей в настоящее время приходится около 20% от общего числа детей в возрасте до 18 лет. В городе каждый седьмой ребенок растет в многодетной семье, в сельской местности – каждый третий. В крупных городах доля многодетных семей менее 2%, а проживает в них примерно каждый тринадцатый ребенок.

Отличительной чертой современной российской семьи является ее неустойчивость. За последние годы резко вырос показатель, который характеризует соотношение числа регистрируемых разводов и числа регистрируемых браков. В 1990 он составлял 424 развода на 1000 браков, а во второй половине 1998 – 789 разводов на 1000 браков. В ряде регионов зарегистрировано превышение числа разводов над числом браков. Если по данным Всесоюзного выборочного обследования в России в 1990 55,7% опрошенных считали свою семью прочной, то в 1998 прочной свою семью считали лишь 38,5% россиян.

Урбанизация. В России определенное воздействие на уровень рождаемости оказал процесс возрастания доли городского населения. Почти пятая часть населения страны проживает в 13 городах-«миллионниках»: Москве, Санкт-Петербурге, Новосибирске, Нижнем Новгороде, Екатеринбурге, Самаре, Омске, Казани, Челябинске, Ростове-на-Дону, Уфе, Волгограде, Перми. Вместе с тем, как и в большинстве развитых стран мира, процесс урбанизации прекратился – по данным переписи 2002 соотношение городских и сельских жителей сохранилось на уровне 1989. Если в 1867 доля городского населения составляла 15% (что гораздо меньше, чем было тогда в США и во всех крупных государствах Европы), то в 2002 она составляла 73%. Социальная мобильность населения и индустриализация в 20 в. привели к сокращению доли населения, занятого в сельском хозяйстве, а следовательно, к росту городского населения. Причины более быстрых темпов снижения рождаемости в городах лежат, судя по всему, в самом образе жизни городского населения, оказывающего влияние на формирование мнения о необходимости ограничения числа детей (которое постепенно начинает складываться и у сельского населения).

В России в 1913 разница между уровнем рождаемости в городе и на селе была резко выражена, и это различие сохранялось вплоть до периода индустриализации и коллективизации. Но в последующие годы эти показатели постепенно перестали быть существенными. В городах бездетные и однодетные семьи составляют более половины общего количества, хотя в сельской местности доля семей с большим числом детей значительно выше. И все же общая тенденция к снижению рождаемости проявляется и на селе, пусть и не так сильно, как в городах. Сложные условия переходного периода последнего десятилетия нивелируют это различие, хотя и не уничтожают его полностью.

Смертность. Повышенная смертность в России начала 20 в. являлась прямым результатом общей экономической и культурной отсталости страны. Смертность населения была значительно выше, чем в развитых странах мира. Недостаточное питание, плохие жилищные условия, тяжелый изнурительный труд, отсутствие элементарной санитарно-гигиенической инфраструктуры, слабое развитие медицинской помощи – все эти факторы способствовали повышенной смертности. Особенно велика была детская смертность: на 1000 родившихся в возрасте до 1 года умирало 269 детей. Это означает, что больше, чем каждый четвертый ребенок умирал , не дожив до 1 года. В среднем в семье умирала почти половина родившихся детей, не достигнув совершеннолетия.

Война и революция нарушили естественный ход демографического развития России. За весь последующий период было лишь два коротких периода интенсивного снижения смертности: это период НЭПа (с 1923 по 1928) и интервал с 1948 по 1964.

Быстрое снижение уровня смертности в послевоенные годы имело своей причиной очень широкое использование сульфаниламидов и антибиотиков, что, как и во многих странах третьего мира, в значительной мере явилось результатом импорта медицинских товаров и технологий. Кроме того, после 1953 важным фактором снижения смертности стало прекращение широкомасштабных политических репрессий и значительные социальные преобразования периода

хрущевской оттепели (массовое жилищное строительство в городах, благодаря которому десятки миллионов людей перебрались из подвалов, ветхого жилья и сверхперенаселенных коммунальных квартир в пусть и малогабаритные и малокомфортные, но отдельные жилища).

Если тенденции, характеризующие изменение уровня рождаемости в России и развитых странах сходны либо идентичны, то о смертности этого сказать нельзя. Период с начала 1960-х на Западе ознаменовался значительным снижением уровня смертности. В России же, как и

в других республиках СНГ, а также странах Восточной Европы, уровень смертности слабо колебался, не проявляя устойчивой тенденции к снижению.

Процесс, пусть не всегда резко выраженного, но устойчивого снижения смертности (с поправкой на военные потери, репрессии и голод), продолжался в России с начала 1920-х до начала 1960-х. В частности, младенческая смертность только с 1950 года сократилась с 88 до 25 детей на 1000 родившихся.

Нынешний этап эволюции смертности в России начался где-то с середины 1960-х. Во-первых, тогда резко обозначилась тенденция роста уровня смертности, в первую очередь, вызванная болезнями системы кровообращения в молодых возрастах. Во-вторых, стал наблюдаться значительный рост смертности от несчастных случаев, отравлений и травм при стабилизации на достаточно высоком (по меркам развитых стран) уровне смертности от инфекционных болезней и болезней органов дыхания в детских возрастах.

Рост смертности от названных выше причин начался значительно раньше (в самом конце 1930-х – начале 1940-х), но он компенсировался сильной тенденцией снижения смертности, вызываемой инфекционными болезнями, острыми болезнями органов дыхания (туберкулеза и др.), острыми болезнями органов пищеварения (холера, брюшной тиф, дизентерия), а также снижением уровня младенческой смертности вообще.

В демографической литературе называется три основные группы причин роста смертности в России в период с 1965 по 1985:

1) ухудшение экологической ситуации в самом широком смысле: повсеместное и усиливающееся загрязнение окружающей среды, пренебрежение на всех уровнях правилами безопасности, полное игнорирование экологических факторов в хозяйственной деятельности.

2) ухудшение адаптационного потенциала населения и, как следствие, плохая адаптация населения к изменяющимся условиям жизни (в том числе урбанизация, технизация окружающей среды, химизация окружающей среды, массовые миграции в зоны с тяжелыми климатическими условиями).

Здесь следует отметить, что действие аналогичных причин в 1960-х в развитых странах мира вызвало там замедление снижения уровня смертности и даже его рост. Однако эти тревожные изменения в тенденциях смертности вызвали там адекватную общественную реакцию – возросли требования ужесточить охрану окружающей среды, усилить индивидуальную профилактику болезней и

, особенно, пропаганду здорового образа жизни. Уже в середине 1970-х соответствующие мероприятия там дали положительный эффект.

В СССР указанные негативные изменения в условиях жизни, в силу особенностей политической системы, не вызвали массовой реакции общественности, не были компенсированы адекватным ростом уровня жизни и, тем более, улучшением работы системы здравоохранения.

3) Специфические психологические конфликты, свойственные общественной жизни эпохи так называемого «развитого социализма»: противоречие реальной жизни догмам официальной пропаганды, многочисленные и ничем не обоснованные, зачастую совершенно абсурдные административные запреты, ограниченные возможности для самореализации личности. Интересно, что начало устойчивого роста смертности совпало по времени именно с тем моментом, когда ожидаемое наступление светлого коммунистического будущего было перенесено с 1980 на более отдаленные и неопределенные сроки.

В 1985–1986 имел место феномен кратковременного снижения уровня смертности, в первую очередь за счет снижения уровня смертности от несчастных случаев и болезней системы кровообращения. Если снижение смертности от травм скорее всего явилось эффектом антиалкогольной кампании, то снижение смертности, вызванной болезнями системы кровообращения, можно объяснить тем, что в эти годы Россия избежала значительных эпидемий гриппа, обычно весьма существенно повышающих уровень смертности от болезней системы кровообращения. Существует и такое экзотическое объяснение: снижение смертности в период 1985–1986 представляет собой психосоматический феномен – результат социальной эйфории первых лет Перестройки.

Однако, начиная с 1988, рост уровня смертности возобновился, а после 1992 даже ускорился. Следует отметить, что подобный рост уровня смертности никогда ранее в России в мирное время не наблюдался. По данным Госкомстата РФ число умерших в России в 2003 превысило количество родившихся в 1,6 раза, несмотря на увеличение числа новорожденных по сравнению с 2002.

Как и во все предыдущие годы, на первом месте причин смертности был рост несчастных случаев, болезни системы кровообращения занимали второе место. Однако за последнее десятилетие наблюдается значительное повышение смертности от хронических болезней, доля которых в общей смертности обычно была незначительной

. В последние годы рост смертности прежде всего затронул в основном взрослых и пожилых людей. За 1990-е было достигнуто некоторое снижение коэффициента младенческой смертности (1993 – 19,9 чел. на 1000 детей, в 2000 – 15,3 чел.) 0днако в России этот показатель по-прежнему в несколько раз выше, чем в развитых странах мира. С точки зрения географии, на селе смертность всегда выше, чем в городе.

Высказываются мнения, что спад производства в 1990-е резко уменьшил вредные промышленные выбросы, но воздействие ранее накопленных негативных изменений в экологической сфере, включая последствие Чернобыльской аварии, сохраняется.

Изменения (в худшую сторону для подавляющего большинства населения) в сфере потребления, в первую очередь продуктов питания, резко усугубили проблему адаптации населения. Сильное ухудшение условий работы, плохая организованность государственной системы здравоохранения, дороговизна частных медицинских услуг и, особенно, лекарств, в огромной степени снизили эффективность медицинской помощи. Прежде всего, это проявилось в повышении смертности людей с хроническими заболеваниями, чья жизнеспособность непосредственно зависит от своевременности медицинской помощи, обеспеченности медикаментами и от нормального образа жизни вообще. Рост насильственной смертности был вызван общей социальной напряженностью и ослаблением всех форм жизненной дисциплины. А стрессы от социальных потрясений 1991, 1992, 1993 и 1998 годов спровоцировали всплески смертности от сердечно-сосудистых заболеваний.

Изменение смертности от отдельных причин и общая динамика кумулятивных характеристик позволяют предположить, что Россия вновь возвращается на тренд смертности, характеризующий тенденции периода 1965–1980-х. Статистические данные не дают пока оснований для оптимизма. По прогнозам, до 2010 Россию ожидает медленный рост уровня смертности, либо, в лучшем случае, его стабилизация.

Здравоохранение. Ситуация в сфере здоровья населения признается специалистами как одна из самых неблагополучных. В 1960-х рост ожидаемой продолжительности жизни в России приостановился. Успехи в борьбе с инфекционными заболеваниями, прежде всего связанные с широким применением антибиотиков и соответствующих технологий и, быть может, что еще более важно, широкой практикой социально-гигиенической профилактики, достигли предела, уступив первое место среди причин смерти сердечно-сосудистым заболеваниям и раку. Неблагоприятные социально-экономические изменения привели к росту среди причин смерти таких явлений, как алкоголизм, курение, дорожно-транспортные происшествия и насилие.

Отмечается общее значительное ухудшение эпидемиологической ситуации. Особенно это касается туберкулеза. Самой низкой за последние четверть века заболеваемость туберкулезом в России была в 1990 и в 1991. Но с 1992 этот показатель начал резко расти и достиг в 1994 году 48,3 на 100 000 населения, что резко влияет на инвалидизацию трудоспособного населения. Причем, самой высокой заболеваемость туберкулезом была среди лиц в возрасте 25–40 лет.

Главной причиной ранней инвалидизации и летальности среди населения России являются сосудистые осложнения сахарного диабета, количество страдающих этим недугом превышает 8 млн. человек.

Явно выраженную тенденцию к росту имеет уровень заболеваемости злокачественными новообразованиями, число людей с таким первичным диагнозом увеличилось на 30% за период с 1980 по 1999 и превышает полмиллиона человек.

За 8 лет (1991–1999) количество наркоманов увеличилось почти в 4 раза.

Не способствует здоровью населения экологическая ситуация в стране. В условиях 5-кратного превышения ПДК проживают до 60 млн. человек, в условиях 10-тикратного – от 40 до 50 млн. чел. Другими словами, три четверти россиян проживают в отравленной среде обитания.

Среди непосредственных причин смертности населения первое место удерживают сердечно-сосудистые заболевания, по сравнению с 1970 смертность взрослого населения от этих заболеваний в России выросла, в то время как во всех развитых странах она сократилась более чем вдвое.

Второе место занимают онкологические заболевания. Разрыв в смертности от них между Россией и западными странами увеличивается, так как отмечается роста в России (на фоне снижения на Западе) смертности от рака легкого, а также низкая в западных странах и высокая в России смертности от рака желудка.

По сравнению с 1991 годом в 2,5 раза выросла смертность от употребления алкоголя.

Особой проблемой является СПИД. По официальным данным Министерства здравоохранения на начало 2003 на территории РФ было зарегистрировано 235 тыс. случаев заболеваний ВИЧ. Однако западные эксперты говорят о гораздо более высоких показателях: в пределах от 700 тысяч до 1,5 млн

. Среди инфицированных преобладают лица в возрасте до 35 лет.

Наиболее благоприятна с точки зрения здоровья населения обстановка в Москве, Иркутской, Ленинградской, Московской, Мурманской, Пермской, Сахалинской областях, республиках Карелия и Ингушетия. Наименее благополучные для здоровья населения Новгородская, Псковская, Тверская и Тульская область, а также Чукотский автономный округ.

Демографический прогноз. Большинство экспертов сходятся во мнении, что в ближайшие годы в РФ будет увеличиваться рождаемость, так как именно в этот период будет расти число женщин в наиболее активном прокреативном возрасте (20–25 лет). Затем начнется новый спад рождаемости, связанный с цикличной динамикой численности женских поколений, заданной еще «эхом» Второй Мировой войны. Даже с улучшением социально-экономической ситуации в стране возврата к более высоким уровням рождаемости 1980-х не произойдет потому, что репродуктивное поведение населения ориентировано на рождение только одного (реже двух) детей.

По расчетам ООН в России в перспективе численность населения будет продолжать сокращаться и составит в 2015 (по среднему варианту) 138,1 млн. человек (против 146 397 тыс. чел. в 1999), ежегодная убыль населения будет составлять от 600 до 800 тыс. чел. В этот период сохранится положительный миграционный прирост со странами СНГ, хотя он будет иметь тенденцию к уменьшению.

Говоря об общей численности населения в России (с учетом его структуры и качественных характеристик), обычно специалисты и эксперты обращают внимание на следующие моменты: достаточна ли численность населения России для ее экономического роста и какой она должна быть в будущем, т.е. каков ее демографический оптимум.

Взаимосвязь характеристик населения и социально-экономического развития страны.

Когда говорят о «демографической катастрофе» в современной России, то прежде всего подразумевают депопуляцию (уменьшение численности) населения. Методологически это неверно, хотя бы потому, что избыток населения может создавать не меньшие, если не большие, проблемы. Трудности, с которыми сталкиваются развивающиеся страны – прежде всего голод, нехватка рабочих мест и отчаянные попытки сократить рождаемость – можно наблюдать на примере Индии и Китая. И в России многие социальные катаклизмы начала 20 в. отчасти были связаны с наличием огромной массы людей, не вписывавшихся в социальную структуру общества. Попросту говоря, им некуда было себя деть. Поэтому грамотнее говорить о соответствии социально-экономической структуры общества и ее демографической структуры. Тут, однако, следует разграничить количественные и качественные аспекты.

Главной количественной проблемой является, с одной стороны, соответствие социально-экономических и технологических потребностей общества, а с другой стороны, структуры рабочей силы, которая несамостоятельна и является производной от демографической структуры общества.

Старение населения и снижение рождаемости поставит Россию перед лицом дефицита населения в трудоспособном возрасте. Целый ряд специалистов полагает, что тут можно говорить о положительном факторе этого явления, так как автоматически уменьшится безработица. Подобная точка зрения частично подтверждается опытом развитых стран, которые уже столкнулись с такой проблемой. Однако, в этих странах начиная с 1960-х был устойчивый рост производительности труда. В России этого не наблюдалось. Поэтому подобный демографический эффект может привести к еще большему уменьшению ВВП страны и, следовательно, уменьшению ее доли в мировых рынках и роли в мировом сообществе. Такие негативные последствия можно нивелировать, если осуществлять массированный ввоз рабочей силы из-за рубежа. Например, из Китая. Но это может иметь негативные геополитические и социально-этнические последствия для страны.

Еще одним важным вопросом для России в ближайшем будущем станет, опять-таки, из-за старения населения, увеличение нагрузки на экономически активное население в связи с тем, что оно вынуждено будет содержать большее по численности население пенсионного возраста.

Процесс демографического старения будет продолжаться: доля людей в общей численности населения лиц старше трудоспособного возраста увеличится с 20,7% в 2001 до 25,1% в 2016. (Соответственно доля лиц моложе трудоспособного возраста сократится с 19,3% до 15,9%). Это связано с тем, что с 2000 в пенсионный возраст начнут входить и более многочисленные послевоенные поколения.

Старение населения имеет также немалое значение с точки зрения качественной структуры всех занятых в общественном производстве работников, в частности, уровня образования. Чем многочисленнее молодое поколение, тем выше доля высокообразованного населения, подготовленного к требованиям современного производства, а, следовательно, выше научный, производственный, культурный потенциал общества. Люди, несмотря на все возрастающий прогресс техники, остаются и всегда останутся самым важным элементом в системе социально-экономических ценностей, которыми располагает общество.

Крайне негативное воздействие на социально-экономическое развитие страны оказывает уровень алкоголизации и наркоманизации населения (См. также НАРКОМАНИЯ ).

Как стабилизация рождаемости на определенном уровне, так и дальнейшее снижение смертности непосредственно связаны с развитием современного цивилизованного образа жизни, укреплением семьи, повышением здоровья населения. В свою очередь, перечисленные компоненты определяются крупными социально-экономическими мероприятиями,

в число которых входит жилищное строительство, улучшение инфраструктуры в целом, условий труда, дальнейшее развитие здравоохранения и т.д.

Всероссийской перепись населения 2002 показала, что Россия относится к категории развитых стран мира. Демографические процессы, происходящие в передовых государствах Европы, Азии и США, свойственны и нашей стране: естественная убыль населения, резкий иммиграционный прирост и старение нации. Эти характерные признаки государств с развитой экономикой игнорирует только КНР.

См. также ДЕМОГРАФИЯ.

Интернет-ресурсы:

Сайт Госкомстата РФ – данные переписи населения 2002

www . perepis 2002. ru

Владислав Галецкий

ЛИТЕРАТУРА Бедный М.С. Медико-демографическое изучение населения . Москва, 1979
Вишневский А.Г. Воспроизводство населения и общество . М., 1982
Волков А.Г. Семья – объект демографии . М., 1986
Оценка людских потерь в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. методом демографического баланса . – Вестник статистики 1990, № 9
Андреев Е.М., Дарский Л.Е. и Харькова Т.Л. Опыт оценки численности населения СССР 1926–1941 гг . – Вестник статистики 1990, № 7
Население России в 1920–1950-е годы: численность, потери, миграции . Сборник научных трудов. М., 1994
Материалы Международной научной конференции «Воспроизводство населения, миграция и занятость населения в России в период 1996–2005 гг .». М., 1995
Материалы Всероссийской научной конференции « Депопуляция в России: причины, тенденции, последствия и пути выхода». М., 1996
Рыбаковский Л.Л. Россия и новое зарубежье: миграционный обмен и его влияние на демографическую динамику . М., 1996
Рыбаковский Л.Л., Захарова О.Д. Демографическая ситуация в России: геополитические аспекты . М., 1997
Арский Ю.М., Данилов-Данильян В.И., Залиханов М.Х. и др. Экологические проблемы: что происходит, кто виноват и что делать . М., МНЭПУ, 1997
Население России за 100 лет (1897–1997 ). – Статистический сборник. М., 1998
Численность населения Российской Федерации по полу и возрасту на 1 января 1998 года
Предположительная численность населения Российской Федерации до 2015 года . Статистический бюллетень. М., 1998
Материалы Международной научно-практической конференции «Состояние и перспективы демографического развития России» , М., 29 октября 1998
Андреев Е.М., Дарский, Л.Е., Харькова Т.Л. Демографическая история России: 1927–1959 . М., 1998
Россия 1997 год. Социально-демографическая ситуация . – VII Ежегодный доклад Института социально-экономических проблем народонаселения РАН. М., 1998
Россия 1998 год. Социально-демографическая ситуация . – VIII Ежегодный доклад Института социально-экономических проблем народонаселения РАН. М., 1999
Материалы II Всероссийской научной конференции «Россия – XXI век» . Тезисы докладов. Москва, 1999